Утренняя заря

Большой широкий четырехугольный двор был окружен цементной стеной. В левом его углу находилось зернохранилище — многоэтажное здание с крутой крышей, толстыми стенами и железными решетками на окнах и на дверях. Это здание напоминало крепость, в окнах, похожих на бойницы, не хватало только винтовок. Отец последнего владельца поместья построил это здание в самом начале столетия и приказал повесить у ворот маленький бронзовый колокол. Этот колокол будил людей на рассвете, и неудивительно, что бывшие батраки уже дважды собирались расправиться с ним: первый раз хотели снять его при разделе земли, второй раз — осенью 1949 года, после создания кооператива имени Дожа, но оба раза Форгач их остановил.

— Пусть висит! — сказал он тогда. — Пусть напоминает о прошлом и тогда, когда нас, основателей кооператива, уже не будет на свете…

В правом углу двора на железном основании ветряка расположились озорные, любопытные, вымазанные машинным маслом ребята: в школе уже больше недели не было занятий. За ветряком стояли дома, в которых когда-то жили служащие Дори: надсмотрщик, механик, кладовщик и другие. Напротив тянулись приземистые, похожие на ярмарочные склады, гаражи и сараи.

Во дворе находилась большая круглая клумба, по краям которой росли мохнатые кремово-белые астры, а посередине выделялась геометрически правильная пятиконечная звезда из густо посаженной огненно-красной сальвии.

Сахар выдавали в сараях. Каждая семья получила по полтора-два центнера. Люди явились за сахаром на повозках или с ручными тележками. Получив свою долю, они шли к зернохранилищу, где Форгач оформлял документы. Он проверял в расчетных книжках, сколько заработал трудодней член кооператива, сколько ему следует получить сахара, а затем, если цифры совпадали с точностью до десяти граммов, член кооператива расписывался в получении.

Отсюда был виден весь двор. Около четверти десятого секретарь кооператива Маргит, помогавшая Форгачу проверять расчетные книжки, вдруг вскрикнула и поднесла руку ко рту.

— Что с тобой? Какая муха тебя укусила? — удивился Форгач.

— Там… у ворот… — испуганно прошептала девушка, Форгач поднял на лоб очки, которыми пользовался при чтении или письме, и увидел группу вооруженных людей: подталкивая друг друга, они входили во двор.

— Что за черт? — Форгач стал всматриваться внимательнее. — Господа национальные гвардейцы! А с ними сын Машата и еще какой-то человек с автоматом. Беги скорей, дочка, к товарищу Дьере, зови его сюда: сейчас, кажется, начнется заваруха.

Дьере находился в зернохранилище и ссыпал в мешки семенную пшеницу. В одно мгновение он оказался около Форгача. И все же, когда он подошел к председателю, во дворе уже установилось тягостное, напряженное молчание, которое овладевает людьми и животными только перед грозой.

— Национальные гвардейцы — черт с ними, — начал размышлять вслух Дьере. — А вот этот парень с автоматом — это еще что за тип?

Этот человек с автоматом и представлял собой ту помощь, которую Золтан обещал отцу.

Правда, отправляясь в Дьер, Золтан намеревался вернуться оттуда по меньшей мере с десятком избраннейших борцов за свободу, но отец Бернат, хотя и с трудом, сумел доказать, что его требование нереально, а в данный момент и вовсе неосуществимо. С другой стороны, доказывал преподобный отец, излишней роскошью, стрельбой из пушек по воробьям была бы посылка десяти человек в маленькое грязное село, где к тому же имеются свои национальные гвардейцы. Ведь и в Дьере не все идет гладко: рабочие вагоностроительного завода уже дважды выступили с демонстрацией протеста против нового задунайского правительства. Таким образом, максимальная помощь, на которую Золтан может рассчитывать, — это посланец будапештских повстанцев, молодой герой, приехавший в Дьер раздувать огонь патриотизма. Этот герой среди сотен опасностей, под ливнем пуль присягнул тройственной идее бога, отечества и подлинной, чистой демократии.

Напрасно Золтан спорил и доказывал, что просто смешно предлагать вместо десяти человек одного, но когда он лично познакомился с предложенным ему в помощь героем, то склонил голову и признал, что отец Бернат действительно полон по отношению к нему самых благих намерений.

Перед ним стоял молодой человек лет двадцати пяти-двадцати шести, с низким вдавленным лбом и острым, пронзительным взглядом. У него были широкие, густые, сросшиеся на переносице брови, на правой щеке — длинный извилистый шрам. Звали его Дымный…

— Подпольная кличка! — многозначительно произнес отец Бернат, из чего можно было заключить, что владелец этого странного прозвища начал борьбу с народной властью еще задолго до восстания и теперь продолжает из гордости носить кличку, продиктованную когда-то осторожностью.

Сначала Дымный почти ничего о себе не рассказывал, но очень подробно расспрашивал Золтана. Когда же он получил достаточную информацию и положение в М. предстало перед ним как на ладони, он сказал: