Утренняя заря

Бицо шел и не верил своим глазам: ему показалось, что замкнутый, строгий автоматчик улыбнулся ему.

Комната, куда он вошел, была, видимо, раньше то ли библиотекой, то ли кабинетом. Вдоль стен стояли массивные шкафы орехового дерева с инкрустацией. Их легко открывающиеся огромные застекленные дверцы придавали этой комнате вид аптеки или даже лаборатории. Сзади, в углу, стоял маленький ломберный столик с кривыми ножками. Перед ним — огромные, пахнущие кожей кресла.

Как только Бицо остановился в дверях, с одного из кресел вскочил худощавый лысеющий старичок, очень подвижный для своих лет.

— Вот он! Вот он! — указал он на Бицо. — Пришел наконец-то мой сынок, Андраш!

— Отец, это ты?!

— Чего уставился? — радостно засмеялся старичок. — Ничего страшного, сынок, это я тебя звал. А меня… меня вот товарищи.

И Андраш Бицо навсегда запомнил движение его руки, гордое, торжественное звучание голоса, когда отец произносил слово «товарищи»…

Товарищей было трое — высокий узкоплечий майор с пшеничными кудрявыми волосами (одна прядь ухарски спадала на лоб), старший лейтенант с загорелым лицом и изможденный, рано поседевший штатский, одетый в черное.

«Так, значит, не из-за нагана меня вызвали сюда», — была первая мысль Андраша Бицо. Он стоял, часто-часто моргая, неуклюже и беспомощно переступая с ноги на ногу, пока майор не подошел к нему.

— Майор Горкунов, — представился он, подавая Андрашу руку. А потом тихо, как бы для себя, добавил, собрав морщинки вокруг глаз: — Надеюсь, вы не очень испугались моих солдат.

— Да как бы это сказать… — Бицо наконец собрался с силами. — Я бы несколько поспокойнее чувствовал себя, если бы не было автомата.

Все громко засмеялись, лед недоверия был сломан. Андрашу Бицо крепко жали руку.

— Я Душан Матич, переводчик политотдела дивизии, — представился старший лейтенант. — Отец у меня серб, а мать — венгерка.

— Ференц Кесеи, — сказал штатский. — Я приехал из Будапешта по заданию Коммунистической партии Венгрии.

Бицо удивленно посмотрел на отца.

Худой, достававший Андрашу лишь до плеча старик не произнес ни слова, но его много повидавшие глаза говорили больше слов.

«Все же не зря я жил, не зря ждал! — говорили эти радостно блестевшие, помолодевшие глаза. — С тех пор, сынок, прошло двадцать шесть лет, да еще каких лет! И товарищи не забыли меня, как видишь. Они все время помнили обо мне, считали своим и первым навестили меня».

— Товарищ, мы здесь землю делить будем, — произнес посланец из Будапешта. — Возглавляют это важное мероприятие коммунисты, потому-то я и разыскал твоего отца.

— Землю делить? — автоматически переспросил Бицо. И только потом у него закружилась голова, он даже качнулся от одной мысли: «О господи, этот посланец, этот… товарищ… он же приехал сюда делать революцию!..»

— Может, продолжим наш разговор? — спросил майор. — Садитесь, товарищи.

— И я тоже? — спросил Бицо. — Ведь я… не коммунист.

— Я знаю, — кивнул головой майор, — но… ведь ты писатель или хочешь им стать. Так ведь, кажется?

— Так, — признался Бицо и косо, с упреком взглянул на отца. «Вот, — сказал он взглядом, — опять, отец, ты про меня все рассказал, опять хвастался моими ранними пробами пера».

— Ну, раз писатель, — продолжал майор, — то теперь писать можно и нужно. Например… листовки, чтобы ободрить народ. Пусть не боятся да поскорее берут землю в свои руки.

— Извините, — робко произнес Бицо, — но, насколько мне известно, листовки — это еще не литература.

— Разве нет?! — спросил майор с деланным удивлением.

Он встал, подошел к столу, покопался в наваленных там бумагах и выудил из этой кучи тоненькую книжечку в кожаном переплете.

Майор раскрыл ее, пробежался пальцами по странице с содержанием, и тут глаза его загорелись.

— Ага, вот это где! — И безо всяких объяснений он вдруг начал читать стихи.

Читал он горячо, зажигательно, как будто перед ним была тысячная аудитория.

Переводил все тот же старший лейтенант.

Встань, мадьяр! Зовет отчизна!
Выбирай, пока не поздно…

— Ну, дружок, — засмеялся майор, повернувшись к Бицо, — насколько мне известно, эта ваша «Национальная песня» тоже в свое время была написана как листовка. А потом все же стала литературой, да еще какой! Ну, разумеется, Петефи — поэт мировой величины! Но кое-чему у него можно и вам поучиться: без любви к народу поэт будет лишь фокусником, жонглером, играющим словами…

— А вы… если можно спросить… вы до армии кем были? — спросил заикаясь Бицо.

— Не все ли равно? — сказал майор, усмехнувшись замешательству Андраша. — Вообще же, если вам так интересно… по профессии я инженер, а занимался партийной работой в Свердловске. Может быть, слышали об этом городе? Так вот там я работал секретарем парткома на одном крупном заводе.

— А Петефи? А наш Петефи?

— Если позволите, он и наш тоже. Видите? — Майор показал на тоненькую книжицу стихов. — Мне она настолько дорога, что я взял ее с собой на войну… Так вот… — Он положил руку на колено Бицо. — Больше у вас вопросов нет? Договорились?

— Да… То есть… о чем?