Утренняя заря

Сначала Золтана забавляли театрально напыщенная поза отца и его патетическая речь, украшенная юридическими завитушками. Но он быстро понял, что старик, которого он с юношеской жестокостью считал шляпой, тряпкой, способным только кивать головой и страдать, теперь бунтует, жаждет деятельности. Насмешка сына убила бы его. Бедный отец! Если как следует поразмыслить, он достаточно натерпелся: безраздельное господство дорогой мамаши не было для него наслаждением! Он, правда, ни в чем не нуждался, но в семье был настолько бесправным, что даже школьные дневники подписывала мать… А почему? Что принудило мужчину, барина, человека с высшим юридическим образованием, к такому бесцельному существованию? Общественный строй! То, что его затравили лишившиеся разума мужики и выбросили на помойку. Теперь он хочет вернуться туда, хочет рассчитаться с ними. Очень хорошо! Пусть расплачиваются! Только не слишком ли это утомительно для отца? И вот что главное: окажут ли ему там помощь при восстановлении порядка?

— Папа! — Золтан вскочил так стремительно, что нож и вилка со звоном упали на каменный пол кухни. — Папа! — вскрикнул он. — Я поеду с тобой! Можно?

Машат раскрыл объятия.

— Ты опередил меня! — сказал он. — Спасибо! В тебе, мой сын, осуществляются мои самые лучшие надежды.

3

Путешествие, которое должно было продолжаться полтора-два часа, началось с проверки документов. Бумаг у них было достаточно. Золтан даже представил удостоверение о том, что состоит в национальной гвардии; другая бумага подтверждала, что он член ученического революционного комитета гимназии. У него был еще и третий документ, нечто вроде командировочного удостоверения от командования вооруженных сил, которое он получил через отца Берната, когда сообщил ему, что уезжает на мотоцикле из города. Бернат, узнав о «революционно-патриотической» цели поездки, выдал Золтану эту бумагу и в напутствие прочитал короткую молитву, призывая благословение божие на отца и сына Машатов и желая успеха их миссии.

Раньше, чтобы ездить на мотоцикле по городу, особенно по извилистой Венской улице, требовались большое искусство и опыт. Не то теперь… Нет ни регулировщиков движения, ни дорожных указателей. Беспорядочным стадом, перегоняя друг друга, несутся грузовые и легковые машины, автобусы, тягачи, автомобили Красного Креста. Рев моторов, шипение дымящихся резиновых шин, жалобные звуки сирен и отчаянный визг тормозов…

На пятьдесят третьем году жизни Машат впервые ехал на мотоцикле. Его бросало то в жар, то в холод, он с такой силой вцепился в борта коляски, что его пальцы стали белее каменных столбов, мелькающих вдоль дороги.

Другое дело — Золтан! Он с безумной отвагой шнырял между автобусами, похожими на бегемотов, бульдожьими мордами тягачей, вихляющими задами грузовиков, и это не только не утомляло и не пугало его, а наоборот, наполняло острым возбуждением.

— Гоп-ля, гоп! — кричал он и только поддавал газу, когда крылья машин чуть не задевали его за локоть. Заметив, что старик волнуется и от страха почти лишился чувств, Золтан озорно засмеялся и отрывисто бросил:

— Держись, папа! До развилки дорог близко, раз плюнуть, а там мы останемся на дороге одни.

Вот и развилка. Отсюда дорога ножницами расходилась в обе стороны. Они резко свернули налево, по направлению к Шопрону, и чуть не перевернулись, спускаясь с крутого, горбатого моста. Случилось это из-за девушки в брезентовой куртке и с винтовкой в руке: в мгновение ока она выскочила на шум мотора из побуревшей ольховой рощи.

— Стоп! — закричала она и, откинув назад голову, расхохоталась.

Мотоцикл подпрыгнул, метнулся в сторону, чуть не перелетел через перила моста, завихлял, как пьяный, выписав на дороге тройное S, и, задрав поддерживающее коляску третье колесо, остановился, как собака, поднявшая ногу у межевого столбика.

Бедного старого Машата бросило вперед, дыхание у него остановилось, и он прерывисто, как бы выплевывая сгустки крови, замычал:

— Это… это черт знает что!.. Свинство! Безответственность высшей степени!

У девушки были растрепанные, канареечного цвета волосы, немного косящие, очень близко посаженные глаза, на губах — неровный толстый слой помады. Она расставила ноги, выпятила живот и прижала к бедру нацеленную на них винтовку.

— Что, папаша? — спросила она с вызывающей насмешкой. — У тебя что-нибудь треснуло?

— Эй, ты! — зло закричал Золтан и поднял на лоб автомобильные очки. — Опусти эту штуковину!

Девушка, не спуская палец со спускового крючка, повернулась к нему и с деланным изумлением тоненьким голоском спросила:

— Ты что-то сказал? Я не ослышалась? — И вдруг она узнала Золтана: — Это ты, малыш? Что нового? Как дела в мировом масштабе? Едешь на задание?

— Да… А ты?

— В засаде. Охотимся на коммунистиков. Нас здесь целая группа: пять парней и две девчонки. Жратва, выпивка, табак — все есть. Там вон, в кустарнике, в шалаше, мы устроили себе логово. Ты что? Собираешься двигать дальше? Я думаю, — она подмигнула в сторону Машата, — что по случаю испуга мы опрокинем скляночку рома.