Утренние колокола. Роман-хроника

– Скажите, Энгельс, вы знаете, что двадцать семь лет назад произошло замечательное событие в жизни германских народов? Вы, конечно, подумали, что я говорю о каком-нибудь знаменитом сражении? – Клаузен засмеялся. – Нет, совсем о другом. Я говорю вот об этом прекрасном издании Иоахима Арнима и Клеменса Брентано. – И Клаузен достал том в красивом переплете.

Фридрих сразу узнал его и обрадовался.

– «Волшебный рог мальчика»?

– Именно он. Собрание народных баллад и песен. Молодец, что вы его знаете. Многие из баллад впервые были напечатаны именно здесь. Благодаря им открылись неведомые богатства народного творчества, и все они хлынули в литературу.

– Я некоторые баллады наизусть знаю, – сказал Фридрих.

– Вот как! – еще больше обрадовался Клаузен. – Это прекрасно! Это превосходно! Например, «Крысолова» ты мог бы сейчас рассказать? Не смущайся, представь, что стоишь перед классом.

Фридрих поднялся, набрал воздуха и громко начал:

Кто там в плаще гуляет пестром,
Сверля прохожих взглядом острым,
На черной дудочке свистя?..
Господь, спаси мое дитя!

– Хорошо, – сказал Клаузен.

В этот момент вошла служанка. В руках у нее был поднос с кофе и булочками. Она замерла в дверях и тоже стала слушать знаменитую легенду о волшебнике-крысолове, не получившем плату от гамельнского магистрата и за это уведшем всех городских детей за собою в реку Везер.

Фридрих так разволновался во время чтения баллады, что, когда продекламировал последние строки, почувствовал бьющееся свое сердце, и даже руки у него слегка дрожали.

– Очень хорошо! – похвалил Клаузен. – И что особенно важно – рассказано с искренним чувством. Герда, что вы скажете, вам понравилось? – спросил он у служанки.

Та, улыбнувшись, согласно кивнула.

– Скоро у нас будет гимназический вечер. Там выступают обычно старшеклассники. Но я хочу попросить тебя тоже выступить.

Он назвал Фридриха на «ты», как своего друга, и Фридриху стало от этого еще радостней.

– Если ты расскажешь несколько баллад, сначала народных, а потом Бюргера? Он ведь первым из поэтов сочинил собственную балладу. Ты, конечно, знаешь ее, это «Ленора».

– Знаю, – подтвердил Фридрих.

– Еще бы ее не знать. Так вот, и Гете, и Шамиссо увлеклись балладами вслед за Бюргером. Было бы неплохо, если бы ты прочитал их баллады тоже. Как ты? Согласен?

– Согласен, – тихо ответил Фридрих.

– Это важный для гимназии вечер. Ты познакомишь слушателей с балладным творчеством лучших поэтов… А теперь возьмемся за булочки. – И Клаузен улыбнулся.

Скоро даже походка изменилась у Фридриха. Он стал ходить так же быстро и прямо, высоко неся голову, как Клаузен.

В тетрадях по древней истории он так старательно все зарисовывал, что Клаузен однажды взял их, чтобы показать другим преподавателям рисунки пирамиды Хеопса.

– У него лицо меняется, когда Клаузен входит, – говорил Бланк Греберам, – вы посмотрите, сразу освещается.

Это было действительно так.

И Фридрих часто провожал Клаузена до дому. Клаузен давал ему читать свои книги. По дороге они беседовали на равных, словно двое хорошо воспитанных друзей-одноклассников, подчеркивающих в разговоре уважение друг к другу. Иногда читали стихи.

– «Три талера штрафа за старого пса!» – декламировал Клаузен из Шамиссо.

А Фридрих читал гетевского «Прометея».

– «Нет никого под солнцем ничтожней вас, богов!»

– Тише, тише, – смеясь, успокаивал Клаузен. – Вы всполошите своим чтением всех филистеров, и тогда мне не быть твоим учителем, а тебе – моим учеником.

Многие книги Фридрих прочел в тот год благодаря учителю словесности и истории.

Доктор Ханчке относился к этой дружбе снисходительно.

– Я смотрю, Фридрих, и вас увлек наш эльберфельдский Зигфрид? – спросил он за ужином в начале их дружбы с Клаузеном. Каждый год он кого-нибудь да увлекает.

– Вы сами говорили, что коллега Клаузен – человек достойный и самый дельный из учителей.

– Говорил, – согласился доктор Ханчке и посмотрел на Фридриха, как бы решая, стоит продолжать разговор или нет. – Но, к сожалению, коллега Клаузен – человек увлекающийся чересчур. Иногда он говорит там, где следовало бы промолчать. И я бы не хотел, чтобы его урок посетил пастор Круммахер…

Бланку трудно давалась латынь. И всякий раз, когда доктор Ханчке вызывал его отвечать, лицо у Бланка становилось мученическим, словно шел он в последний путь на смерть, а не к доске.

И пока Бланк, путаясь, спрягал глаголы, всем было скучно, каждый занимался чем мог.

Таким и нарисовал его Фридрих во время урока латыни и перебросил шарж Греберам. Те подписали внизу «великий страдалец» и пустили рисунок дальше. Рисунок передавали из рук в руки, пока он не попал к тихоне Плюмахеру.

– Господин Плюмахер, что это вы так весело разглядываете? – спросил вдруг Ханчке. – Подайте, пожалуйста, листок сюда.

Плюмахер, боязливо опустив голову, понес листок к кафедре.

Ханчке приблизил рисунок к глазам, осмотрел его, почти нюхая, и неодобрительно качнул головой.