– Философ? – теперь уже рассеянно переспросил англичанин. – Философы у нас тоже встречаются. Я забыл имена, но они у нас есть, о них иногда пишут в газетах. Рассуждают о высоких идеях… Это дело, я скажу вам честно, не наше с вами. Наша работа – делать свою жизнь, а не рассуждать на отвлеченные темы.
– Вот вы говорили о низших классах… – решил продолжить разговор Фридрих. – Неужели они думают так же, как и вы?
– Естественно. Это у вас, в Германии, я слышал, текстильные рабочие едва перебиваются с картофеля на хлеб. А наши, я знаю, мне говорили, наш рабочий ежедневно ест говядину, дважды в день пьет чай и все-таки имеет еще деньги, чтобы за обедом выпить стакан портера, а вечером – бренди или минеральной воды. Правда, углекопы, говорят, живут более скудно и потому они более озлоблены. Я не посоветовал бы попасться им на глаза вечером в приличном костюме. Но и тут сама королева озабочена их жизнью. Вот вы не знаете, что она недавно сказала при открытии парламента? А я помню дословно: «Ее величество с глубоким прискорбием наблюдает продолжающуюся нужду в рабочих округах страны». Ваши монархи способны на такие высказывания?
– Наши и не на такое будут способны, когда их заставит революция.
– Но ведь наша королева говорит это сама, по доброй воле. Что ни утверждайте, а в нашей стране революция невозможна, – говорил банковский служащий.
Три с половиной года назад вместе с отцом Фридрих был несколько дней в Англии. Это случилось перед Бременом. Но удивительно – Фридрих смутно помнил те дни.
Тогда отец ни на шаг не отпускал его от себя. Отец встречался с фабрикантами и биржевыми дельцами, всем им он представлял Фридриха, старшего сына, надежду рода Энгельсов, мальчишку с завихрениями, но богато одаренного, а завихрения – на то и молодость, чтоб было что вспомнить в зрелости.
Дельцы улыбались, скользили равнодушными глазами по лицу Энгельса, помедлив, протягивали руку. Фридриху были неприятны фальшивые улыбки их, и жесты, и приличествующие фальшивые слова. В те дни все, связанное с отцом, казалось ему лживым, пропитанным единой надеждой – урвать друг у друга выгодные сделки, разведать друг у друга секреты.
У Фридриха же были свои мысли, свой туманный, но запертый от чуждых взглядов мир. Он не допускал в этот мир ничто внешнее. Англия была тогда внешним, идущим от отцовской воли.
Сейчас же происходило другое.
Уже на следующий вечер Фридрих отправил первую корреспонденцию в «Рейнскую газету» Марксу.
Всего таких статей о свежих впечатлениях от Англии от написал пять, они так и назывались «Письма из Англии». «Рейнская газета» печатала их весь декабрь. При любой возможности Фридрих заводил разговоры о делах внутри Британского королевства. И каждый попутчик уверял его, что на острове социальная революция невозможна. И все же попутчики Фридриха не убедили. Об этом он и рассказывал в первых статьях.
«…Только насильственное ниспровержение существующих противоестественных отношений, радикальное свержение дворянской и промышленной аристократии может улучшить материальное положение пролетариев» – так думал он. Но если бы его спросили тогда, кто же займется этим свержением, он бы скорее всего недоуменно пожал плечами.
Из Лондона в Манчестер ходили поезда. Это было чудо, едва лишь появлявшееся на континенте, чудо человеческой изобретательности, технического прогресса.
Фридрих не видел прежде паровозов и теперь с интересом наблюдал, как кочегар ведрами наливал воду в котел.
Потом паровоз пошипел, пустил тонкую струйку пара.
Из здания вокзала вышел служитель в расшитой галунами форменной одежде, ударил в большой медный колокол, громко объявил об отправлении поезда.
Фридрих нашел свой вагон, занял место.
После третьего сигнала поезд задергался, стронулся и покатил мимо грязных серых строений. Вагоны затряслись, поезд мчался уже быстрее лошади.
– Что там за странное черное облако? – спросил Фридрих у попутчика, рядом с которым ехал в город своей будущей работы.
Из-за горизонта надвигалась неуклюжая черная туча.
– Манчестер, сэр.
Они проехали еще, и туча разделилась на несколько таких же густых черных облаков. Потом и облака разделились на десятки, сотни поменьше. А затем показались и высокие фабричные трубы, из которых эти облака угольной гари лезли к небу.
– Что делать, сэр. Джеймс Уатт совершил великое открытие, когда изобрел паровую машину, но он не подумал о своих детях, которые вместе с нами дышат тем, что не сгорело в топках котлов, – проговорил попутчик. – Те, кто имеют здесь фабрики, делают хорошие деньги. Остальные мрут от чахотки.
Итак, он снова занялся коммерцией, стал конторщиком фирмы «Эрмен и Энгельс».
Эту фабрику «Виктория Милль», расположенную на окраине Манчестера, Петер Альберт Эрмен, урожденный голландец, получил в наследство в начале двадцатых годов. Как и другие, она потихоньку коптила небо, поставляла ординарную и трикотажную пряжу, нитки для шитья. Склады ее были завалены тюками хлопка, собранного неграми на американских плантациях.