Утренние колокола. Роман-хроника

Немало в жизни страданий,
Лишений и злых тревог.
Кого не замучит дьявол,
Того доконает бог.

Веерт кончил читать и отпил немного вина.

– Георг, милый, да вы хоть понимаете сами, какой вы талантливый поэт!

– Да бросьте, вы просто преувеличиваете, Фридрих. Эти стихи и написал еще в Германии, как раз перед отъездом в Англию, и назвал их «Рейнские виноградники».

– Неужели не пытались напечатать их?

– А зачем? Главное, что они есть, а к славе Фрейлиграта я не стремлюсь. Да и где сейчас напечатаешь их? «Рейнская газета» закрыта, «Ежегодники» Руге – тоже.

– Кстати, мне пишут, что Фрейлиграт стал задумываться; я уверен, что он скоро будет среди тех, кто думает, как мы.

Веерт сложил листок со стихами вчетверо и собрался убрать его и карман.

– Георг, вы могли бы подарить мне это стихотворение?

– Конечно, буду рад. У вас оно хотя бы сохранится, а я-то его уж точно потеряю.

Фридрих бережно взял листок.

– Хорошо, хоть в Швейцарии держится Фребель. Прежде он издал мою статью о прусском короле, а сейчас к нему перешел «Швейцарский республиканец». Вся остальная свободная печать порушена.

– И он наряду с другими «превосходными политическими писателями» пригласил и вас?

– Как вы узнали? – удивился Фридрих.

– Из той самой газеты Фребеля.

– Я написал для него большую статью. Назвал, конечно, «Письма из Лондона», хотя, говоря по правде, все написано здесь, в Манчестере. И многое – благодаря Мери. Это она ткнула меня носом в жизнь рабочих. – Фридрих принес из кабинета несколько страниц и прочитал их по-английски, чтобы и Мери поняла тоже: – «…В Англии наблюдается тот замечательный факт, что чем ниже стоит класс в обществе, чем он „необразованнее“ в обычном смысле слова, тем он прогрессивнее, тем большую будущность он имеет. В общем, такое положение характерно для всякой революционной эпохи… Но, пожалуй, никогда еще предзнаменование великого переворота не было столь ярко выраженным, столь резко очерченным, как сейчас, в Англии…» Короче, Георг, за эти месяцы я понял кое-что важное.

– Я как раз тоже об этом задумываюсь. – Веерт посмотрел на Мери и, неожиданно улыбнувшись, вынул из кармана новый листок бумаги. – Хотите послушать еще одно стихотворение? Не знаю, поймет ли его Мери…

– Я учу немецкий язык, – сказала Мери по-немецки.

– Тогда начинаю. Думаю, кое-кто увидит здесь себя. – И Веерт начал читать:

На корабле к нам приплыла
Она из Типперери.
Да, кровь горячая была
В ирландке юной Мери.
Едва сошла она в порту –
Всем сразу ясно стало:
Как роза дикая в цвету
Она красой блистала!

Веерт взглянул на Мери. Та от смущения опустила голову и смотрела в пол.

– А сейчас достанется одному нашему знакомому джентльмену. – Веерт подмигнул Фридриху и стал читать дальше:

Но Мери взор всегда был строг,
Когда, огнем объятый,
Ей о любви твердил, как мог,
Верзила бородатый…
Дорогой шла она прямой,
Сурово брови сдвинув.
И, никому не говоря,
Всю выручку хранила,
Чтоб выслать все – в день января
В свой край ирландский милый:

А конец такой, если вам не надоело:

«Пускай мой дар родной стране
Как помощь поступает.
Точите сабли! На огне
Пусть ярость закипает!
Не заглушить и в сотню лет
Трилистник Типперери
Английской розе!.. Свой привет
О’Коннелу шлет Мери».

– В О’Коннеле Мери уже разочаровалась, – сказал Фридрих, – а за стихи – спасибо, Георг.

– Я-то под вашим руководством в нем разочаровалась, а многие ирландцы верят в О’Коннела, как в бога.

– Я как раз написал о нем в той статье для «Швейцарского республиканца». С одной стороны, он делает вид, что борется за освобождение Ирландии, а с другой – предлагает британскому правительству с помощью ирландцев подавить в Англии рабочее движение. И стоит в Ирландии победить революции, как буржуа вроде О’Коннела мгновенно обанкротятся, – это они ясно понимают.

Они проговорили весь вечер, а потом как и обычно Веерт заспешил на поезд, и через несколько часов ночной езды он был уже в Брэдфорде, а утром, как всегда, отправился на фабрику.

•

Своими строчками: «Ей о любви твердил, как мог, верзила бородатый…» – Веерт поразил сразу несколько мишеней.

Нет, о любви Фридрих не твердил. Между ним и Мери все было неясно, зыбко. Чаще Мери приходила к Фридриху сама. И она не терпела навязывания чужой воли. Первое время Фридрих еще спрашивал:

– Когда вы придете, Мери?

И всегда получал одинаковый ответ:

– Приду, когда захочу и смогу.