Утренний ветер

— Глупости. На стройке меня уважают.

— Господи боже мой, — замахал руками Стано, — кого же теперь уважать, как не тебя? Ты же ради них чуть на плаху голову не положил. Скажи, а почему Бакоши не пошли ловить того парня? Ты за них подставляешь голову, а они потом о тебе будут речи разводить.

— И они хотели, только я их опередил.

В голосе Рудо было столько уверенности, что Стано поерзал на стуле, потом довольно холодно попрощался и ушел.

В палату вошла Ярка в белом халате медсестры. Она подала ему газеты и кокетливо проговорила:

— Посмотри, что я тебе принесла? Видишь, я забочусь о тебе. А выглядишь ты, как Жерар Филип!

Рудо держал в руках три одинаковых номера «Строителя» и не верил своим глазам. С первой страницы на него смотрел он сам. Там была помещена та же фотография, что и в его паспорте. Он потер глаза и стал читать:

«Рудо Главач, молодой рабочий из бригады бетонщиков, возглавляемой товарищем Мишо Бакошем, отличился в борьбе с недавним наводнением, а ночью 25 августа самоотверженно вступил в единоборство с вредителем, который тайно выводил из строя механизмы на стройке «На болотах». Во время схватки Рудо Главач был ранен, в настоящее время находится на излечении в больнице. Вскоре он снова вернется в свой рабочий коллектив. Его смелый поступок, благодаря которому была спасена социалистическая собственность, может служить для молодежи и строителей ярким примером сознательного отношения к своему делу».

Рудо был ошеломлен. Лицо его сделалось красным. Ему было немного стыдно перед Яркой за свои прорвавшиеся чувства. Ведь такую неожиданную радость никак не спрячешь!

— Ты теперь можешь гордиться, — подмигнула она ему. — В проходную больницы пришли трое с вашей стройки, и каждый принес тебе по газете. Но их не пустили.

— Трое? — рассеянно переспросил Рудо.

Он посмотрел на ее белый халат, на ее загорелую руку, на вытатуированное сердце пониже локтя и только теперь, наконец, осознал в полную меру все происшедшее. О нем пишут. В газетах пишут! И как пишут!.. Об этом даже во сне не снилось. Сколько строителей вслух произносят теперь его имя! Некоторые, наверное, говорят: «Как же, я его знаю!» А когда он снова появится на стройке, они будут перешептываться и перекидываться взглядами: это о нем писали… Наверное, и Мариенка заметку прочла.

Когда Ярка ушла, Рудо сел на койку, разложил газету на коленях и еще раз прочитал строчки под фотографией. Эти слова показались ему необыкновенно теплыми и приятными, как будто бы давно знакомыми. Вот и он наконец-то стал известен! Рудо блаженно вздохнул и не без улыбки вспомнил о стенгазете. Там в свое время о нем тоже писали… Но тогда ему это, разумеется, не понравилось.

Бывают минуты, когда человек как бы раздваивается, сопоставляет свое настоящее и прошлое. Он представляет себя как бы поднявшимся на гору и, осматриваясь вокруг, замечает внизу, у подножия, другого маленького человечка. Долго и внимательно смотрит изучающе на него, а потом вдруг понимает, что тот человек — это, собственно, он сам, еще не поднявшийся.

Именно так смотрел сейчас на себя Рудо. Ему представилась сцена, как он ночью вваливается в «Европу» и со злостью швыряет на пол бокал… Он видит воспитателя из исправительного дома, который строго наставляет его, что можно и чего нельзя делать в жизни. Воспитатель говорит, и длинный тонкий указательный палец его колеблется перед носом Рудо, как осиновый лист на ветру… Рудо слышит прозвища и ругательства, которыми его награждали тогда: лодырь, бездельник, черт гривастый, актер, у него волосы длинны, да руки до работы коротки… Столько обидных слов и каждое — в его адрес! Он видит себя стоящим в широкополой шляпе у входа в кино и нагло выпускающим облачка дыма прямо в лица проходящих девушек.

Такими способами он пытался выделиться, утвердиться в глазах окружающих как необыкновенная личность. Но тогда это вызывало у людей гнев и отвращение. А теперь о нем пишут в газетах, пишут как о каком-нибудь замечательном вратаре или отважном партизане. Рудо посмотрел на себя в зеркало: парень как парень. Вот только улыбка незнакомая. Она выдавала то приподнятое настроение, которое охватило его сейчас всего. Это нечто другое, возвышенное и значительное, чем телячий восторг трех-четырех закадычных приятелей, ради которых он, собственно говоря, и выкидывал свои фортели.