Утро было глазом

Целовать ее он начал прежде, чем она скинула, разметав по номеру, свои цветастые ботинки, шершавое на ощупь пальто, тугие чашки бюстгальтера, он задрал ей водолазку, обеими руками прикоснулся к маленькой груди, указательными и большими пальцами тронул соски, что-то зазвенело и упало, руки их соединились, Алексей промахивался с поцелуями то в щеки, то в затылок – мелькнула мысль: «Так целуют солнце», – что-то с шерохом задело его колени, спускаясь с ее ног, треснула резинка; «Господи, как она молода, господи… за что мне это?» – и кто-то, не он, – простонал: «Лера…» – и это мгновение – счастливее мгновения не будет в его жизни – он захотел всем сердцем поместить в основу времени, спрятать за пазуху, скрутить вокруг него нити времени, чтобы укрыть от забвения, от сосен, которые растут из вспухших трупов, из мягкости и мокроты, что ниже и ниже… При свете огромной луны он смотрел на ее извивающуюся спину, пушок на ее спине стал призрачным – как мелкий ягель – или, скорее, осенняя паутинка; бедра по-прежнему узкие, – и было безмерно возбуждающее в том, что она выходит через неделю замуж, – и что-то грустное и бесповоротное, что-то порочное и в порочности своей невинное, потому что было видно, что мужчин у нее было немного, и что, быть может, он… Когда все было кончено, она уснула на его руке, а он как сумасшедший гладил ее по плечам и локтю, больше умиленный ею, чем влюбленный в нее, зарывался в ее огненные волосы и говорил что-то шепотом, который он сам не мог расслышать.

На рассвете, спохватившись, Лера резко открыла глаза, вскочила, стала собирать разрозненную одежду по полу.

– Куда ты?

– Я не могу вот так оставить мужа… Я плохая-плохая.

«Что он вообще такое, как не пятый персонаж?» – подумал Алексей и отвернулся к стене, когда она в порыве стыдливости попросила его не смотреть за тем, как она будет одеваться. И снова приступили воспоминания о том дне – почти год назад, и пепельный свет показался тем же самым, разве что недоставало звонка отца, его щетинистого рта, стеклянных глаз…

Лера поцеловала его в лоб и быстро выскочила из номера, так что в первое мгновение он оскорбился, но затем на него навалилась такая тоска, будто кто-то, сидевший внутри него последние лет тринадцать, снова вырвался на свободу. Алексей дернулся к сотовому, осознал, что так и не взял у нее номер, затем надел штаны, и надевая, вспомнил ее имя – Лера Вулан, в приложениях попытался ее найти – и не нашел – как же так? Как это по-мещански глупо выходит, бежать-бежать вслед за ней – немедленно! – и вдруг он ощутил, что именно сейчас готов ей сделать предложение: никогда, ни на ком он не хотел жениться, а тут что-то надорвалось – и разбросанные по ворсистому полу три бокала, – и город – господи, в который уже раз! – и его одиночество, взявшее разбег к самому рассвету, – бежать за ней, бежать изо всех сил! – пока есть возможность вернуть ее, сказать ей, что он любит ее, как мальчишка, так безнадежно, как никого не любил в Москве, разве что в городе их юности, – и больше никто ему не нужен, никакой клочок земли, – и волосы у нее как волосы матери-утопленницы, – и какие – черт подери! – какие красивые у них будут дети.

Он снял трубку и набрал внутренний номер гостиницы, кто-то сонный и неизвестный откликнулся на «алло».

– Да, девушка, только что. Не видели? Нет?

Что-то шуршаще-недовольное послышалось в ответ.

– Я хотел, хотел бы… Знаете что? Принесите мне виски в номер. Да, сойдет. Целую бутылку. Да, тринадцать-ноль-один.

И он сел в кресло – напротив перерытой постели – и принялся ждать свой заказ.

Ее имя из второго столбца в первый – он переместил через несколько лет, а еще лет через пять он сидел в двухместном купе поезда Москва – Петербург, перелистывал газету, на первой странице которой было выведено рогатое лицо в золе, а заглавие гласило: «Демон деноминации», – и вспоминал свою молодость. Вспоминал он и о тринадцатилетней девочке из Калуги, и о ком-то еще, вспоминал он, разумеется, о Лере Вулан, и вся жизнь его казалась хоть и полной смысла, но прошедшей почти бездарно, без единой вспышки, без вдохновения и любви. За ним числился один неудачный трехгодичный брак, пара женщин, с которыми он жил по паре лет, но эти склонности были именно склонностями и влечениями, не было в них ни глубины, ни достоинства, мелкие содрогания плоти, совместное бытование, непременно Италия два раза в год, подмосковные пикники, выпадающие волосы, стреляющая поясница, воспаление почек, смерть отца и повисший на его шее единокровный брат, который в этом году должен поступить в университет – при его содействии и своем старании.