Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Боже, что тут начиналось! На одной скамейке – тогда еще они были не диванного типа, а старинные, плоские – усаживалось тесно человек десять обоего пола, быстро налаживалось знакомство, сидящие разбивались на парочки. От угощения семечками контакты переходили в объятия, поцелуи и весьма откровенные прикосновения. Идя вечером от метро домой, я с трудом пробивался через шеренги красноармейцев и домработниц. Все происходило спокойно, пьяных не было, солдаты не хулиганили, милиция не вмешивалась, а патрулей в ту пору как будто и не водилось.

…Летом 1939 года я катался по пруду на лодке вместе с однокурсниками – Виталием Здыдневым, ныне крупным ученым-славистом, и Сергеем Наровчатовым – впоследствии известным поэтом. С упоением читали стихи полузапрещенного тогда Гумилева:

И твое лишь имя, Хельга, для моей гортани
Слаще самого старого вина.

Наровчатов жил по-холостяцки (родители куда-то уехали) в новом доме на углу Сретенского бульвара и улицы Мархлевского[26]. Помню его неопрятную комнатушку с не застеленной с утра постелью. Завидовал отдельной комнате, самостоятельности и бесконтрольности его поведения.

В другой раз на тех же Чистых прудах летом Наровчатов рассказывал, как вместе с тремя друзьями ездил строить Ферганский канал. Хотелось себя испытать, проверить на трудностях. Он начал с того, как нелегко было купить железнодорожные билеты сразу на четверых. Я прервал рассказ вопросом:

– Значит, поехали вкупе купе купив?

Наровчатов одобрил мой экспромт снисходительной улыбкой:, аллитерации тогда были в моде. Он уже знал себе цену как поэту, хотя нигде не печатался.

…Вернусь к маю 1928 года. Вся Москва покрылась тогда рифмованной рекламой:

Все на книжный базар —
На Тверской бульвар!

В те далекие времена было важно приохотить население к чтению, заставить полюбить книгу. Поэтому с большой рекламой и устраивались книжные базары – на видном месте, с уведомлением, что книги в первую очередь предназначаются для рабочего класса, поэтому многие продаются по сниженным ценам.

В газетах писали, что какое-то время продавцам будут помогать именитые деятели культуры – поэты, артисты, в том числе Маяковский, Асеев, Качалов, Гельцер. Авторы будут снабжать книги собственными автографами. Вот каких усилий требовала тогда пропаганда книги!

В воскресный день отец повел меня и сестру на этот базар. Увы, никого из названных знаменитостей мы в киосках не узрели. Торговали обыкновенные продавцы.

Бронзовый Пушкин, стоявший в начале бульвара, был великолепным эпиграфом к базару. Позади памятника красовался огромный транспарант «Книжный базар». Далее, по обеим сторонам главной аллеи базара, плотно выстроились киоски, с трех сторон унизанные книгами и брошюрами.

Насколько помню, никаких раритетов здесь не было. Продавались в основном популярные книжки, посвященные политике, гигиене, кулинарии, физической культуре, географии, кооперативной торговле, разоблачению религии, науке. Были и художественные произведения, в том числе переводные, с маркой издательства «Земля и фабрика», сокращенно ЗИФ.

Мы долго бродили от киоска к киоску. Отец купил мне книгу Виктора Окса «Среди дикарей» (о Миклухо-Маклае) и несколько старых, уцененных номеров журнала «Всемирный следопыт». На одном из них, на задней обложке, был изображен огромный пароход с названием (или обозначением порта приписки) Ливерпуль. Новое для меня слово показалось столь красивым, звучно-переливчатым, что я не уставал его повторять про себя.

Понравился мне и журнал, заполненный рассказами о неведомых странах и увлекательных путешествиях. На будущие годы отец выписал мне его вместе с приложениями – собранием сочинений Джека Лондона и тонким, но не менее интересным журналом «Вокруг света».

Сестре были куплены какие-то брошюрки о театре и открытки кинозвезд, пополнившие её коллекцию, – Лия де Путти, Глория Свенсон, Эмиль Янингс.

Никакой давки и ажиотажа у киосков не было, несмотря на воскресный день. Мы прошли от памятника Пушкину до памятника Тимирязеву.

И еще о бульварах. Как человеку трудно представить себе, что земля – шар, так и мне, подростку, не верилось, что бульвары – замкнутое кольцо, а не просто линия, пусть и не совсем прямая.

И хотя «Аннушка», отъехавшая от нашей остановки, минут через 40 возвращалась на то же место, мне хотелось проверить кольцеообразность её линии самолично, а не с помощью трамвая, Бог весть как там проложенного, для чего лучше всего было пройти весь его маршрут пешком.

И вот в один прекрасный летний день 1932 года я пустился в это недальнее, но и не совсем обычное путешествие. Оно хорошо мне памятно поныне.

Пройдя Покровские казармы с их плацем, Хохловскую площадь с конечной петлей обожаемого 23-го, ныне давно уже не существующую парикмахерскую на углу Покровских Ворот, я вышел на Чистопрудный бульвар.

Там тоже всё мне было хорошо знакомо, но я впервые углядел небольшой угол, отклонявший Чистопрудный бульвар от прямой линии Покровского. Это было для меня важно.