Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Само собой разумеется, что обе смежные страны состояли в оживленных дипломатических отношениях. Наносились государственные визиты, заключались договоры, делались демарши. Всё это отражалось в газете, освещавшей события в юмористическом тоне, – пародия на настоящую прессу. Стыдно вспомнить, но оба великовозрастных балбеса, вместо того чтобы готовиться к окончанию школы и беспокоиться о своем будущем, изо дня в день увлекались детской игрой. Однажды наш любимый учитель истории Оранский поймал нас на обмене какими-то дипломатическими нотами, эти государственные документы изъял, глубокомысленно при этом процитировав: «Так в ненастные дни занимались они делом». Но игра продолжалась.

В отличие от окружавшего нас Большого мира, наш партовый мир мы назвали Малым миром. Что греха таить – в нем, несмотря на неизбежные трения, мы чувствовали себя уютней. У Малого мира был свой счет времени: обычная неделя превращалась в год. Так, если тот или иной президент избирался на маломирские четыре года, то по обычному земному летосчислению это составляло четыре недели. Столь же эфемерны были сроки действия договоров. Жизнь в Малом мире текла в 50 раз быстрее, чем в Большом, зато спокойнее.

Вскоре оба сообразили, что длительное мирное соседство двух государств в современной обстановке ненормально, и решили развязать войну. Для этого мы перенесли территории наших па́ртовых государств на большой планшет с миллиметровой сеткой. Разработали правила: суть их была в том, чтобы, поочередно делая ходы, то есть проводя черточки, означавшие движение войск, графически завоевать территорию противника. Условий для ведения войны в классе не было. Мы решили воевать у Олега Большакова дома, по воскресеньям.

Еще до того я побывал у него и познакомился с его домашними. Олег жил в большой, перегороженной ширмами и шкафами комнате коммунальной квартиры на Тверском бульваре. С ним жили мать и маленькая сестренка Нелли. Отчима я никогда не видал: вроде он жил здесь и не жил. Висели его пиджаки и плащи, но сам глава семьи постоянно отсутствовал. Инженер Лёвшин участвовал в Первой мировой войне (впрочем тогда она одна и была), и Олег показывал мне интереснейшие трофеи: немецкую каску с шишаком, часть ложа с затвором от трехлинейной винтовки, чей-то штык.

В комнате царил хронический беспорядок; мать Олега, маленькая проворная женщина, беспрестанно куда-то бегала, исчезала и вновь появлялась, что-то готовила, прибирала, теряла и находила, но вся её бурная деятельность никаких видимых результатов не приносила, а скорее способствовала усилению хаоса.

Нормальное питание в семье отсутствовало. Иногда мать вдруг вспоминала об обеде и срочно начинала готовить на керосинке гречневую кашу. Каша при этом пригорала. Нелечку временами кормили молоком с бубликами. Голодный Олег то и дело схватывал и жевал ломоть хлеба. Посуда была разномастной, плохо вымытой и щербатой. Другой наш одноклассник, побывавший у Олега в гостях, рассказывал мне, что однажды мамаша подала им на обед кашу, сваренную в ночном горшке. «Не беспокойтесь, – говорила она гостю, – горшок ни разу не использовался по назначению. Я купила его задешево специально для варки пищи. Очень удобно оказалась».

Тем не менее гость есть кашу из ночного горшка отказался. Я не привел бы этого анекдота, если бы рассказчик не отличался редкостной правдивостью, а то, что я наблюдал сам, не исключало подобного рода факта.

Случайная утварь, собранная в комнате Большаковых, отличалась старорежимно-мещанским пошибом: ширма, расшитая аистами, картинки салонного содержания (например, слащавый брюнет с ровным пробором ломает руки перед неприступной красавицей), разрозненные номера журналов «Солнце России» и «Новый Сатирикон» за 1916–1917 годы, граммофон без трубы с пластинками сплошь дореволюционного выпуска в плотных обложках торгового дома «Братья Пате»: танцы, романсы и арии из оперетт. Олег уверял меня, что мать его когда-то обладала хорошим голосом и выступала публично. Не знаю, так ли это было, но вкусы и репертуар этой женщины хорошо себе представляю по пластинкам: «Крики чайки белоснежной», «Гайда, тройка», «Жажду свиданья, жажду лобзанья» и всё в таком духе.

Любимой музыкой Олега был вальс из оперетты Легара «Граф Люксембург». Хриплый голос пел из граммофона, а Олег подпевал:

Прочь тоску, прочь печаль,
Я смотрю смело вдаль,
Скоро ты будешь, ангел мой,
Моею маленькой женой.

Любопытное существо являла собой единоутробная сестра Олега Нелли. Было ей тогда три-пять лет: хрупкая, с голубой жилкой у виска, с двумя белокурыми косичками. Крошечная девочка почему-то сразу же прониклась ко мне клокочущей ненавистью, хотя поводов к этому я, видит Бог, не давал. Тем не менее при моем появлении глаза её вспыхивали злобой и она начинала нарочито громко и отчетливо декламировать: