Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Олег увлекался морским флотом, особенно военным. Прочитав кучу книг на эту тему, он мог по силуэту определить любое судно: крейсер, линкор, эсминец, тральщик и т. п., знал их скорости, вооружение» водоизмещение. Естественно, что по окончании школы он избрал кораблестроительный институт. Успешно сдав экзамены, Олег покинул неуютный материнский кров и переселился в Ленинград. Следующим летом он наведался в Москву. Кажется, студентам этого института форма не была положена, но голова Олега украсилась флотской фуражкой с крабом. Носил он её с той же гордостью, что и галстук «Заморозки в июне». Будущий корабел много рассказывал мне о своем лихом и вольном ленинградском житье-бытье, щеголял морскими словечками. Особенно много говорилось о танцевальных вечерах во дворцах культуры, которые Олег посещал чуть ли не ежедневно и где пользовался у девиц большим успехом. Завязывались и быстро прекращались легкие романы, в тоне Олега появились донжуанские нотки. Женщин он снисходительно именовал «женскополыми» – слово, от которого меня коробило.

Весной следующего года Олегова мать сообщила мне по телефону, что Олег заболел открытой формой туберкулеза легких и находится в Москве» в Мариинской больнице, хочет меня видеть. В воскресенье с мрачным чувством я отправился в эту больницу, известную тем, что в ней родился один знаменитый человек (Достоевский), зато умерли десятки тысяч незнаменитых. Я ожидал увидеть умирающего, но приятель мой лежал на своей койке хотя и бледный, но спокойный и даже веселый; рядом с койкой висела его капитанка. Дело как будто бы шло на поправку. Олег ни разу не кашлянул, зато не умолкая говорил. Незадолго до того фашистская Германия коротким ударом оккупировала Данию и Норвегию. Олег восхищался мощью немцев и уповал на то, что скоро они расправятся и с такими прогнившими странами, как Англия и Франция. В то время выражение таких симпатий у нас вовсе не считались крамолой, я слышал подобное не только от Олега. Ведь СССР заключил договор о ненападении, а затем и о дружбе с фашистской Германией, а западные державы в газетах неизменно именовались «плутократами». Не разделяя восторгов Олега, я не стал перечить больному, расстались мы сухо.

В больничном вестибюле я встретил мать Олега вместе с рослым, красивым мужчиной лет под пятьдесят, у него было четкое, энергичное лицо.

– Инженер Лёвшин, – представился он мне. Далее я стал свидетелем безобразной сцены. Не стесняясь ни меня, ни других присутствующих, супруги (или бывшие супруги) стали осыпать друг друга такими злобными оскорблениями и обвинениями, каких я в жизни от интеллигентов не слыхал. Я поспешил уйти, но подумал: так вот в какой обстановке довелось жить Олегу, сколько же таких стычек ему пришлось увидеть и услышать! И никому, никогда он об этом не говорил, никогда не жаловался на судьбу!

В этой связи я вспомнил: на этажерке в квартире Большаковых в небольшой резной рамке стоял портрет молодого офицера с погонами, кажется, прапорщика. Лицо было юным и нежным – точная, но несколько улучшенная копия Олега;

– Это мой отец, – сказал мне приятель не без грусти.

Много позднее я понял: Олег – 1920 года рождения, стало быть, зачат он был в 1919 году. Погоны в то время носили только белогвардейцы. По словам Олега, мать его служила в те годы сестрой милосердия где-то на Украине. Картина прояснилась: быстротечный роман и брак молодого деникинского офицера с сестрой милосердия «Добровольческой армии». Погиб ли отец Олега – еще вопрос. Быть может, он оказался в эмиграции.

Накануне Великой Отечественной войны мать Олега арестовали и выслали из Москвы. «Как польку», – объяснял Олег. Объяснение убедительное: поляки в те годы считались нацией неблагонадежной, и от них тщательно «очищали» крупные города. Вскоре Олег был отчислен из института – не из-за матери, а по состоянию здоровья. Его карьера как кораблестроителя так и не состоялась. Не состоялась и жизнь.

В первые годы войны, когда я был уже в армии, Олег несколько раз, на правах приятеля, бывал у моих родных. Его кормили чем Бог послал – парень был истощен, ел много и жадно. Сейчас соображаю: ходил явно, чтобы поесть. Военного адреса моего он, кажется, не просил, а если просил, то всё равно не написал ни строки. Не осуждаю его ничуть: не до меня ему было. Жилось Олегу в военной Москве туго – работал почтальоном, на руках оставалась подрастающая Нелька. Семья была разрушена вконец.

Не то в 1943, не то в 1944 году я получил известие: Олег умер в больнице от туберкулёза лёгких.

Среди сотен тысяч жестоких военных смертей тихий уход из жизни Олега в разгар войны прозвучал еле слышным капельным всплеском. И всё же весть больно кольнула меня. Ведь жить ему хотелось не меньше, чем его ровесникам, с пользой для общего дела погибавшим на фронте.

Стоило ли ему родиться и жить, мучаясь, уложив свое бытие в короткий промежуток между двумя войнами? Случайное дитя

Гражданской войны, он стал косвенной жертвой войны Отечественной. Он ничего не успел дать обществу, но немногое от него и взял. «Вкушая, вкусих мало меда…»