Утро морей

— Майя, я ничего не подпишу, а ты себя не сожжешь. Ты сама превратишься в шашлык — а это ничего не изменит. Просто не будет тебя.

— Люди перестанут сюда ходить, если я сгорю!

— Не перестанут, ты что, людей не знаешь? Найдутся те, кто специально ради этого ходить и будет. Ты допустила ошибку — но еще ведь не поздно все исправить! Ничего по-настоящему плохого ты не сделала. Отдай мне эту дурацкую зажигалку, смоем с тебя этот вонючий бензин и поговорим.

— Я сожгу себя! — повторила Майя, но уже менее решительно.

— Не сожжешь. Думай о своей семье, о настоящей семье, а не самозванцах! Ты им нужна. Ты их любишь. Давай признаем: тебе не следовало сюда приходить, вся эта клоунада — лишняя!

В какой-то момент ей показалось, что Майя ее услышала. Поняла, что это глупо, вспомнила о том самом эгоизме, который вел ее вперед. Сообразила, что самосожжение — это дикая боль и страх, это поступок, который нельзя исправить. Юля даже шагнула к ней, уверенная в своей победе.

А потом щелкнула зажигалка — и полыхнуло пламя.

Глава 2

Мир как будто треснул ровно по центру — и раскололся. Две половинки, между которыми и нет ничего. По крайней мере, такое создавалось впечатление, потому что те, кто вообще не хотел связываться с этой проблемой, по-прежнему редко подавали голос и оставались невидимыми.

Ситуация стала настолько очевидной, что обе стороны поспешили использовать ее через нехитрые метафоры с Добром и Злом. Титулы Добра и Зла стали переходящими.

Для Ники был уже не важен идеологический разлом, к нему она успела привыкнуть. Сейчас она с удивлением и легкой тревогой наблюдала, как появляется еще и фактическое разделение.

Адепты начали селиться отдельно от пастов — и наоборот. Сначала тенденция проявилась на уровне отдельных домов и была скорее стихийной: двум сторонам, ненавидящим друг друга, не слишком нравилось жить вместе. Потом она распространилась на целые улицы, а потом и кварталы. Нике даже доводилось слышать о деревнях, где можно было жить только пастам или только замгаринщикам.

Это невольно подтолкнуло к выбору тех, кто раньше был нейтрален, причем часто этот выбор оказывался мучительным. Что делать, если два человека, которых ты одинаково любишь, вдруг начинают враждовать? Или тот, кто всегда был близок, кого ты считал своей половинкой, вдруг требует от тебя радикальной поддержки идей, рядом с которыми тебе и близко стоять не хочется? Надо выбирать.

Иногда выбор делали за «нейтралов». В «Белом свете» появились совсем уж опасные течения, адепты, признававшие только тех, кто прошел физические изменения. Они даже свою Марину Сулину не воспринимали всерьез, образовалась секта внутри секты.

Разделение появилось и в местах общего пользования. Сначала это были рестораны только для одной категории людей, потом — магазины, вагоны метро, автобусы и такси. Адептов было значительно меньше, зато они могли подкупить обычных людей. Наоборот не получалось: все адепты были фанатично и болезненно преданы своим идеям. Так что при малой численности они все равно были опасны — появлением наемников и террористов.

Продажу замгарина запретить все-таки не удалось — пока. А вот ограничили ее серьезно. Теперь за таблетками нужно было отправляться в кварталы адептов, на такое решался не каждый.

— Вот и славно, — радовалась Юля, когда они встречались и шли на прогулку. — Без этих упырей реально проще работать стало!

— А мне кажется, мы стали слишком жестокими к ним… Так нельзя.

— Жестокими? В чем же, например?

Примеров у Ники как раз хватало. Повышенная смертность среди адептов стала настолько очевидной, что ее невозможно было замолчать. Только вот никто ничего делать не собирался. Это напрягало Нику: как будто те, изменившиеся, уже не люди! Да, они неохотно принимают помощь. Так разве это повод позволять им умереть?

Юля, пожалуй, была последним человеком, с которым стоило обсуждать такое. Она заметно ожесточилась после того случая с Майей… Чего-то подобного следовало ожидать. Человек, горящий заживо, — страшное зрелище. Это даже на записи чудовищно, а уж в нескольких шагах от тебя… После такого невозможно остаться прежним.

Юля и не осталась. Вариантов для нее было немного: поддаться нервному срыву, возненавидеть себя или вот так замкнуться. Поверить, что замгаринщики — не люди, что они сами это все заслужили. Но разве не об опасности такого мышления предупреждал покойный профессор Аверин? Ника пару раз пыталась объяснить это подруге, да только все напрасно. Юля уже замкнулась, оградилась своими новыми убеждениями, как каменной стеной… и ведь не она одна такая!

— Ты ходила к Майе? — спросила Ника, желая и сменить тему, и, быть может, напомнить Юле, что и с адептами случается плохое.

Но Юля лишь отмахнулась.

— Месяц назад, я тебе говорила.

— А теперь?

— Теперь перестала. Смысл? Не думаю, что она очнется… или что ей нужно просыпаться.