Утро не судное

Осуждать такой поступок может человек, который относительно собственной судьбы решений никогда не принимал – за него это делали другие, зато относительно чужих судеб и жизней принимал их с такой лёгкостью, словно речь шла о запасных винтиках к детскому конструктору. Об этом он Антону не сказал. Не сказал он и о том, что, если бы мы чаще задумывались о своих матерях, то многое, очень многое, у каждого своё, тяжёлым камнем лежащее на сердце, не случилось бы. Возможно, и Города и прочей чертовщины бы не было. И поэтому Игорь был краток:

– Чёрт с ними, – сказал он, – любителей посетовать на несознательность… – он замялся, подбирая слова, – на несознательность, строптивость и безответственность человеческого материала много! Но мы – не материал! Жить – вот самая большая ответственность. Чёрт с ними! Делай, как решил. И адрес пробей – раз уж такой расклад пошёл.

Они обнялись, и Антон ушёл в темноту.

Глава 23

Хватит юлить, думал бредущий по берегу реки Рой. Они могут нас всех заменить. И переделать. Раз плюнуть. Никто и не дёрнется. И никакого десанта не надо. И организованного сопротивления не надо. И героев не надо. И антигероев – тоже.

Рой смотрел на редкие камышики, торчавшие из мутной, почти коричневой воды. Это же надо! – прошло полжизни, и вот берёг той самой реки, ниже по течению которой он бывал много-много лет назад и из вод которой тогда, давно, взрослые дяди вытащили голову огромного сома. Эта находка не только отложилась в памяти, но и связала, в разной степени, конечно, малолетних участников события. И связь эта прошла почти через вечность, не оборвалась, не ослабла и даже пополнилась новыми узлами разной сложности.

И он вспомнил книгу в её первоначальном варианте, который удивительным образом стал основой не менее удивительной находки Игоря. И находку эту Рой прочитал с удивлением, страхом и надеждой. Были там страницы очень странные, оцениваемые им ранее как второстепенные, казалось даже, кем-то навязанные, с общим содержанием не сочетавшиеся, достойные бескомпромиссного удаления. Но именно они, эти страницы, приобрели новый смысл и иную ценность. Это сказ о жабе. И не только он. Но пока – жаба.

Жаба эта гипотетическая, любила и ценила речку. На фоне замысловато-фигурного плотного тумана, который закрывал свет, иногда колыхался, как поверхность воды, она видела каждое движение. Но уже не набрасывалась на хорошо заметный дёргающийся поплавок от удочки или колеблющуюся на ветру травинку, зная, что они – не съедобны.

Она даже научилась различать особым не контролируемым ей чувством степень опасности, исходящую от гигантских медленно передвигающихся и редко появляющихся на берегу водоёма туманных пятен.

Эти странные сущности не были частью водоёма. Они появлялись то в одном, то другом месте. Они были разные: и по своим действиям, и по следам, которые они после себя оставляли. Вот и сейчас два спустившихся на землю облака шевелились на берегу. Резких движений они не делали, что затрудняло восприятие.

Они просто разговаривали, забыв про закинутые удочки. Будь у жабы-наблюдателя более совершенный сенсориум, то есть совокупность путей, обеспечивающих поступление информации в мозг, подобающее количество извилин и нейронов, да ещё и модель мира, ими поддерживаемая и подобная или близкая к той, которой обладали эти сущности… Тогда бы любознательная жаба назвала одного из рассеянных рыбаков скептиком, а второго, – антропоцентристом. Жаба этими качествами не обладала, и сближало её с гостями водоёма только одно: желание познать окружающий мир.

«Что есть для нас вода? – не спеша, растягивая слова, говорит первый, – жидкость, и жидкость достаточно плотная, чтобы, например, в ней искупаться, держаться при незначительных усилиях на её поверхности, а при определённых обстоятельствах – получить чувствительный, а то и смертельный гидроудар. Это и есть ниша познания, о которой я тебе толкую. Природа не любит эксцентрики, у неё нет эмоций, она поступает целесообразно. Она наделила живые существа возможностью воспринимать информацию, необходимую для выживания в своей нише, и не более. Потому разные существа наблюдают, оценивают и познают разные миры».

«Уж не хочешь ли ты сказать, что познание масштабировано, – возражает ему второй, – и нашему пониманию доступны только те фрагменты мира, которые укладываются в телесные человеческие пропорции? Я понимаю, что, находясь между микро и макро, мы не можем похвастаться возможностью увидеть, так сказать, в натуральную величину, не применяя никаких приспособлений, молекулы и атомы, из которых состоит вода, или, к примеру, какую-нибудь Цереру или нашу старушку Землю. Но есть приборы, модели, экспериментальные образцы… С их помощью мы вполне можем познавать то, что не воспринимаем чувствами. И то мирозданье, которое мы храним в черепке своём, – он постучал себя по лбу, – значительно выходит за рамки формата, отведённого нам природой».