Утро вечера дряннее

Я закурила и нажала на газ. Мой путь лежал в Ленинский район. Там, недалеко от реденького ельничка, должен был находиться коттедж, в котором жила Люба. Я неплохо знала эту местность. Знала и то, что земля под жилье скупалась в ней как толстосумами, так и людьми с более скромным достатком. «Скромным» – не значит с доходами рядовых тружеников фирм или мелких, не берущих взяток чиновников. Я имела в виду ту неощутимо тонкую прослойку населения, которую, живи мы на Западе, можно было бы назвать средней буржуазией. В наших, так сказать, полевых условиях речь шла о зажиточном классе, который все-таки уступал – что касается доходов – западным средним и даже мелким буржуа, зато превосходил их в спеси и самом заурядном зазнайстве. То, что в Америке и Европе казалось элементарной возможностью поддерживать достойный уровень существования, эта местечковая буржуазия обожествляла и возводила в ранг единственно оправданной и верной концепции жизни, не удосуживаясь понять, что быт, как его ни называй и ни пестуй, как ни модернизируй и ни утончай, все равно в сравнении с духом или просто свободным выплеском инстинктов – не что иное, как примитивная нуда и жвачка.

Добравшись до ельника и отыскав улицу Сосновую, я остановила машину перед небольшим двухэтажным особняком, окруженным кирпичным забором. Позвонила. На крыльце зажегся свет, в щитке переговорного устройства что-то металлически чертыхнулось, засвербило, потом я услышала низкий женский голос:

– Кто вы?

– Я Ольга Бойкова, мне нужно срочно поговорить с вами о вашей подруге Ольге Арниковой.

Раздался какой-то щелчок. Калитка медленно открылась. Я вошла во двор. Справа располагался гараж, перед которым стояла какая-то иномарка светлого цвета, точнее, из-за темноты я не разобрала. Слева – сооружение, похожее на баньку. Я быстренько пересекла двор и, взойдя на крыльцо, позвонила. Только во дворе я рассмотрела, что верхний этаж представлял собой веранду.

Дверь открылась. На пороге стояла высокая пышногрудая шатенка с зелеными глазами. У нее был тяжелый, туповатый взгляд. Или это мой приход так ее озадачил, заставив погрузиться в состояние какого-то опустошенного оцепенения.

– Добрый вечер, – поздоровалась я.

Каменный лик хозяйки остался недвижим. Лишь губы слабо шевельнулись, проговорив что-то похожее на «здрасьте».

– Ольгу убили, – ляпнула я, чтобы расшевелить эту надменную, по отзывам творческой тусовки, пассию наркоторговца.

Но мое сообщение не вызвало ожидаемого эффекта. Она лишь немного приподняла брови.

– Проходите, – сказала она голосом, похожим на грудное кошачье мурлыканье.

Я вошла в отделанный дубом холл. В глубине гостиной маячил камин. Обстановка была выдержана в спартанско-кожаном стиле: чувствовались мужская аскетичность и сила.

Мы сели на широкий диван.

– У вас курить можно? – спросила я.

Люба кивнула, пододвинув ко мне пепельницу.

– Спасибо. А вы? – Я показала глазами на пачку «Винстона», которую достала из сумки.

– Можно, – лениво произнесла женщина и вяло улыбнулась.

Мафиози ее, что ли, выдрессировал, или она от природы флегматик? Любе можно было дать лет тридцать. У нее довольно приятные черты лица. Если бы не коровий взгляд и безучастное выражение, которое придавало ее физиономии некоторую дебильность, ее лицо должно было бы источать сплошную чувственность: томный взгляд продолговатых, похотливых глаз – если опять-таки абстрагироваться от их покорного равнодушия, – хищно заостренный, с довольно широкими ноздрями нос, полные, приоткрытые губы. Не говоря уже о смуглом золоте кожи. Но ее облику не хватало искры, изюминки, что ли. Или все дело в общем развитии? А вернее, в недоразвитии?

Шикарные каштановые волосы Любы были небрежно забраны в высокую, не очень аккуратную прическу, что придавало ей естественность. Волнистые пряди сбегали на высокий лоб. Один из локонов вился вдоль виска.

Да и курила она без желания, словно поддавшись на уговоры или делая кому-то одолжение. В ее облике я не обнаружила ничего надменного, а тем более стервозного. Просто, наверное, тусовка толком не разобралась, и безучастный Любин вид приняла за гордое высокомерие.

– Не понимаю, – нарушила она, наконец, долгое молчание, – вы говорите, убили?

Она устремила на меня удивленный взгляд. Только удивление это было какое-то вялое, как бы ставящее само себя под вопрос.

«Заторможенная она какая-то, – с недоумением подумала я, – может… наркотики?»

– Да, – немного растерянная от такого равнодушного вопроса, подтвердила я.

– И что же вы хотите?

Вот те раз! Поговорить, конечно, крутилось в голове, и я спросила:

– Когда вы последний раз видели Ольгу? – стараясь адекватно, то есть как заправский флегматик, реагировать на ее равнодушие.

– Дня два назад, – пробормотала Люба.

– Понятно, – я выпустила струю дыма, – вы знаете о ее делах с наркотиками? – прикинулась я дурочкой.

– Впервые слышу, – приподняла плечи Люба, изобразив на лице подобие удивления.