«Уцелевший» и другие повести

Вновь коридор. Теперь «свет в конце туннеля» выбивается из раскрытой двери нашей кухни. Я отсюда вижу, как Женечка вышагивает по коридору и говорит по мобильнику. Это она, наверно, с кем-нибудь из своих мужчин на иномарках. Я вот сейчас думаю, что когда пройду мимо нее, то улыбнусь ей так же хорошо, как перед зеркалом. Я уже почти подошел к ней, как она что-то сказала в свою красивую «раскладушку», захлопнула ее и повернулась ко мне. Я этого не ожидал, а она сама мне улыбнулась и поймала меня за руку.

– Ромочка! – Ручка у нее холодная, а у меня, наверно, горит. – Постой со мной, мне там одной скучно!

Не знаю, как это у нее получилось, но она умудрилась припереть меня к коридорной стене, а ее рука, которая держала меня за кисть, теперь лежит на моем плече. В другой руке у нее мобильник.

– А почему у тебя нет девочки? Хочешь, я сегодня буду твоей девочкой? – рука у нее поднимается еще выше, опять туда, к моей шее сзади. Женя как-то тихо, из живота смеется, и я чувствую ее горячее дыхание. От прикосновения к шее, жаркого дыхания, а всего больше из-за этого вот смеха у меня пробегает мороз по спине. У нее звонит мобильный, и я чуть не подпрыгиваю.

– Ну что еще не понятно?! – взрывается Женя в трубку и отворачивается от меня.

Я испугался и ныряю в нашу кухоньку.

– Как там дела, на свободе? С облегчением! – говорят мне ребята. Они уже порядком пьяные. Я сажусь и тянусь к водке, чтобы всем налить, но замечаю прямо-таки свинцовый, какой-то исподлобья взгляд Юли Конкиной и вижу, что все уже разлито. Женя стремительно заходит сзади своей немного вихляющей походкой и не садясь берет стакан.

– Ну, за нас! – говорит она звонко и не чокаясь выпивает. Мы тоже выпиваем.

АРИЯ ЖЕНЫ И МАТЕРИ ДВОИХ ДЕТЕЙ

Вдруг Юлия Конкина резко встает, пластиковый стул под ней с грохотом отскакивает. Полным животом она задевает стол перед собой. Бутылки покачнулись. Евгения прикрывает рот рукой, ребята пытаются отстраниться, а Бирюк, не успев испугаться, потому что порядком пьян, тянется к бутылке водки, чтобы удержать ее.

О, мои чада, мой суженый,

Мать не оставит вас!

Буду я сукой последней,

Коль забуду семью в поздний час!

Все зря пугались: бутылки лишь немного качнулись и замерли. Конкина поет низким меццо-сопрано, и кажется, что даже стекла позади нее, сдерживающие ночь снаружи, вибрируют и еле слышно позвякивают.

Вы мои теплые, дальние,

Птицей я к вам прилечу.

Черным крылом чрез окраины

Тьму, как ножом, прочерчу.

Артамонцев и Колобов стоят восхищенные. Их уважение к Юле достигло сейчас своего молчаливого апогея.

Еду, лечу, подождите же!

Боженька в курсе сейчас.

Милые, близорукие,

Скоро я буду у вас!

Юля не прощаясь накидывает светлое пальто и, подхватив свою сумочку, проносится к выходу. «Так. Оптовый отдел. …И маркетинг, – Дима Колобов оборачивается к Жене, отрезвляя всех своим голосом. – До дому, до хаты». Женя как бы фыркает и отворачивается, начиная собираться. «Артамонцев, машину!» – оканчивает Дима. Лешка смеется, доставая мобильник.

Действие 4

Акт 1

Огни библиотеки светятся откуда-то там сверху, из-под крыши. Здание областное, большое и высокое, серое, с колоннами. Герб, опять же, посередине. А справа – памятник Горькому. Странно: внутри много чудесных книг, много той прошедшей таинственной жизни, о которой я даже и не догадываюсь, а главное – эти чудесные запах и атмосфера… А тут тебе – имени Максима Горького. Зря это.

Тихонько подхожу ко входу, поднимаюсь по ступенькам. Передо мной – длинная стеклянная полоса дверей. Прижимаю ладони к стеклу, смотрю. Точно, Михалыч там, внутри, на возвышении сидит в своей стеклянной каморке и лампа у него горит. Читает, не иначе.

Тихонько стучу в стекло Михалычу. Не слышит, стекло толстое. Громче стучу, а у самого лыба до ушей. Чему радуюсь – непонятно! Тогда дергаю дверь, она стучит запертой железной щеколдой, а сам – опять гляжу через колодец из ладошек. Понимаю, что услышал Михалыч, встал (лампа заслонилась). И точно, смотрю – выходит из стекляшки своей. Подходит неспеша к дверям, вглядывается, кого это там принесло, а сам, будто бы ненароком, кобуру на боку поправляет.

– Что надо? – говорит Михалыч, чтоб через стекло было слышно.

– Михалыч, это я! – громко шепчу я ему и улыбаюсь пьяно еще шире.

– Чего ты там стоишь? Чего надо, спрашиваю?! – Михалыч так и не узнаёт.

Тут до меня доходит, что я так и стою, как дурак, вглядываясь через стекло между ладошек. Тогда я начинаю махать обеими руками и опять звать:

– Михалыч, это я, открывай!

Думается мне, что только по этим нелепым подпрыгиваниям и мельничным рукам старый вояка меня узнаёт.

– Роман, ты что ли? А я думал, опять дебилы всякие в туалет просятся… – Он так характерно еще говорит: дэбилы.

Михалыч открывает мне дверь, и я шагаю на заповедную территорию ночной библиотеки.

– Здравствуй, друг дорогой! – Михалыч протягивает мне крепкую ладонь.

– С наступающим, дядь Сереж! – говорю я ему, пожимая руку, и широко улыбаюсь. Я так рад его видеть!

– Э-э, Роман, да ты, я вижу, уже где-то наотмечался! – Михалыч смотрит на меня внимательно, посмеиваясь и закрывая дверь на щеколду.