Утверждение правды

Бруно он не слушал и не смотрел на приговоренного; краем глаза виделось лицо Хауэра, так и не произнесшего до сей минуты больше ни слова, – такое бледное, словно это ему сейчас грозила одна из позорнейших процедур в перечне наказаний Конгрегации. С другой стороны – так оно и было. В каждого из этих парней этот человек вложил частицу себя; не только время и силы, а себя самого, свою душу, разбитую на части и так, по частям, розданную его подопытным, кои за глаза кроют изувера-инструктора последними словами, возносят молитвы о его здравии после каждого боя и готовы убить на месте любого, кто выкажет ему неуважение. До сих пор это казалось нерушимым братством, конгрегацией в Конгрегации – этот лагерь, эти люди, как здесь, так и за его пределами; и что сейчас творится в душе Альфреда Хауэра, какие бури в ней бушуют и какой лед сковывает ее – не мог сказать никто, кроме него самого…

– Всё, – тихо проронил Бруно, отступив от притихшего бойца, и бросил на Курта короткий тусклый взгляд. – Свой долг я исполнил. Дело за тобою.

– Я не хочу, чтобы вы это делали, – снова произнес наследник. – Майстер Гессе, вы меня слышите? Почему не от меня зависит, карать ли человека, причинившего зло мне? То, что вы говорите, больше сходно с риторическими упражнениями либо же впрямую ставит под сомнение императорскую власть в государстве. Вы же и ваши же собратья сами полагаете столько сил на ее укрепление, а теперь отказываете мне даже в такой малости – подарить прощение провинившемуся передо мною человеку?

– Вы еще не Император, Фридрих, – возразил Курт как можно мягче. – И все много сложней, чем хочется. Пока служитель Конгрегации является таковым – не в вашей власти казнить его или миловать… Быть может, вам лучше выйти из этой комнаты? Навряд ли вам понравится то, что вы здесь увидите.

– Нет, – решительно отрезал наследник, распрямившись. – Я останусь.

– Как знаете, спорить не буду, – кивнул Курт и, обернувшись к фон Редеру, протянул к нему руку: – Ваш кинжал, господин барон, окажите любезность. Мои для такой процедуры не годятся.

Фон Редер несколько мгновений стоял недвижно, глядя на осужденного с мрачной тенью во взгляде, и наконец медленно, словно бы нехотя, вытянул из ножен клинок, вложив его в протянутую ладонь в черной перчатке. Молча развернувшись, Курт приблизился к связанному и разрезал удерживающие его веревки, отступив назад. Когда Йегер уперся в пол, поднимаясь, затекшая рука соскользнула, и Курт подхватил зондера под локоть, не дав упасть на бок. От благодарственного кивка внезапно заныли зубы, и пальцы на рукояти невольно сжались до боли в костяшках…

Йегер замялся лишь на мгновение, ни на кого не глядя, и неспешно, но и не мешкая, как-то неуместно спокойно, точно бы просто разоблачаясь перед сном, расстегнул и сбросил на пол куртку и рубашку. Курт увидел, как сдвинул брови фон Редер и уставился на осужденного наследник, наверняка мысленно пересчитывая боевые отметины на теле зондера. А вот эту рану, длинный и кривой рубец, идущий через всю спину, сам майстер инквизитор помнил еще кровоточащей – егерь из Шёнингена получил ее четыре года назад, когда, будучи всего лишь проводником для прибывшей зондергруппы, непрошено ввязался в их бой с ликантропом: от удара твари парень налетел на обломанный сосновый сук, лишь чудом отделавшись разорванной кожей, а не оставшись нанизанным на него… Быть может, лучше бы именно так в тот день и случилось. Для него – лучше…

– Всё, – произнес Йегер тихо и сдержанно, бросив мимолетный взгляд в узкое окно на плохо видимое отсюда небо, и снова опустил глаза, по-прежнему не глядя ни на кого вокруг. – Я готов.

– Держать придется? – спросил Курт так же негромко, и тот качнул головой, опустившись на колено и упершись рукой в пол:

– Нет. Не придется.

Курт молча кивнул, подступив к осужденному. На несколько мгновений он застыл, глядя на свою руку с кинжалом в ней, а потом медленно снял перчатки, заткнув их за ремень и теперь чувствуя потеплевшую ребристую рукоять кожей ладони.