– Стой на месте, Кулак. – Голос Тавор звучал как обнаженная сталь.
– Я увольняюсь…
– Запрещаю.
Он уставился на нее, разинув рот.
– Кулаки Блистиг, Добряк и Фарадан Сорт, нужно готовить роты к завтрашнему маршу. Завтра на рассвете я жду вас с отчетом. До тех пор свободны.
Добряк ухватил Блистига за руку и вывел наружу, Сорт последовала за ними с сухой ухмылкой.
– Омтоз Феллак, – пробормотал Банашар, как только они ушли. – Адъюнкт, я и в прошлый раз достаточно простыл. Вы меня извините?
Тавор кивнула.
– Капитан Йил, пожалуйста, проводите нашего жреца, чтобы не потерялся.
Потом она бросила взгляд на Араникт, словно спрашивая –
Абрастал вздохнула.
– Хорошо. Начнем?
Араникт видела, что навоз в костре догорел до пепла. Она отбросила короткий окурок последней самокрутки и встала, подняв взгляд на Нефритовые Копья.
Сделаем, что сможем. Сегодня мы дали такое обещание. Что сможем.
Как ни устала она, как ни намучалась, самым трудным было возвращение через лагерь Охотников за костями. Лица солдат, тихие разговоры, редкий смех – каждая сцена, каждый звук кололи ее сердце, словно острие кинжала.
Он хотел созвать их всех во время переговоров адъюнкта, но перетасовка взводов заняла больше времени, чем ожидалось – как ни глупо, это хороший знак. Даже при том, что в круге солдат у каждого костра зияли безмолвными завываниями пустые места, морпехи и тяжи будто приросли к земле. Приходилось их тянуть, пинать, тащить, чтобы сдвинуть со старого места.
Чтобы приспособиться к новому, нужно отказаться от старого; и сказать легче, чем сделать, ведь нужно признать, что старое умерло, ушло навсегда – как бы ты ни упрямился, как бы ни упирался.
Скрипач знал, что он такой же. Совсем как Вал, если на то пошло. Тяжи и морпехи были похожи на перемолотое месиво. Стоя наверху, как костоправ над изуродованным пациентом, пытающийся разобрать, на что же он смотрит – найти хоть что-то знакомое, – он наблюдал, как они медленно стекаются в низинку, где он назначил сбор. Солнце уже садилось, солдаты, посланные на розыски отсутствующих, возвращались, таща за собой хмурых найденных… да, сцена неприятная, и в пыльном воздухе копилось негодование.
Он ждал, испытывая их терпение, пока наконец в быстро сгущающихся сумерках не подтянулся последний непокорный – Корик.
– Итак, – сказал Скрипач, – теперь я ваш капитан. – Он оглядел их – только половина вообще обращала на него внимание. – Если бы Скворец мог видеть меня сейчас, наверное, задохнулся бы… Никогда я не годился на что-то, кроме того, кем был в самом начале. Сапер…
– Так что, – раздался голос, – нам пожалеть тебя?
– Нет, Суровый Глаз. Вы все так жалеете себя, что на меня ничего и не останется, да? Гляжу я на вас и, знаете, о чем думаю? О том, что вы больше не «Мостожоги». Совсем.
Даже в сумерках было видно, с какой злобой все уставились на него.
– Ага, – сказал он. – Понимаете, еще в Чернопесье стало окончательно ясно, что мы – ходячие мертвецы. Нас хотели сровнять с землей, и, проклятье, этим почти и кончилось. В туннелях Крепи – в могилах «Мостожогов». Могилах, которые они выкопали собственными руками. Слыхал, что некоторые сбежавшие добрались до Черного Коралла, и их тела оказались в Семени луны в тот день, когда его покинули тисте анди. Конец истории, но, как я и говорил, мы видели конец заранее.
Скрипач замолчал от нахлынувших воспоминаний – миллион потерь добавился к тому, что он чувствовал сейчас. Потом встряхнулся и снова оглядел всех.
– Но вы… – Он покачал головой. – Вы слишком тупы, чтобы понять, что стучит вам в голову с самого И’Гхатана. Простодушные дураки.
Заговорил Спрут:
– Мы – ходячие мертвецы.
– Спасибо за добрые вести, Скрип, – сказал кто-то приглушенным голосом.
Послышались смешки, но довольно горькие.
Скрипач продолжил:
– Те ящерицы серьезно покусали нас. Почти прикончили. Оглядитесь. Мы – все, кто остался. Дым над Крепью тает, и вот они мы. Да, мое прошлое крутит меня, разворачивая не в ту сторону. Думаете, вам хреново… так встаньте на мое место, мальчики и девочки.
– Мы думали, что будем решать, что делать.
Скрипач отыскал глазами в толпе Сурового Глаза.