Увечный бог. Том 2

Теперь Карса понимал этого бога. Будучи когда-то скованным, он сам чувствовал эту ужасную панику, звериное желание бежать. Ни один смертный не должен испытывать такие чувства. И даже бог, как понимал теперь Карса.

– Тот не может сострадать, кто сам был лишен сострадания. Тот не может любить, кому отказано в любви. Но тот познает боль, кому была дана только боль.

Сострадание. Любовь. Эти дары породила не цивилизация – пусть ее защитники и говорят об обратном. И сама цивилизация – не сладостный сад, где они могут процветать, сколько бы пойманные в ее ловушку ни уверяли себя. Нет, насколько видел Карса, цивилизация – это созданный безумцем механизм, который, при всех благих намерениях, хватает эти нежные дары и душит их, заставляя блуждать в лабиринте, чтобы погибнуть во тьме и одиночестве.

Механизм, клетка, и в ее хаосе рабы плодились как мухи… пока сам мир не застонал от груза их аппетитов.

– Ты давал много клятв, Карса Орлонг.

Благодаря цивилизации очень многие люди могут уживаться, несмотря на взаимную ненависть. И в те мгновения, когда процветали любовь и общность, налетали, подобно стервятникам, циники, жаждущие покормиться, и небо мрачнело, и мгновение угасало.

– Во имя моего сердца, Карса Орлонг. Ты слышишь меня? Во имя моего сердца!

Заморгав, Карса посмотрел вниз и увидел увечного человека, подползшего к его ногам. Дождь хлестал его, и из слепых глаз на поднятом лице, казалось, струятся слезы всего мира.

– Пора? – спросил Карса.

– Ты убьешь все?

Тоблакай оскалился.

– Если смогу.

– Оно снова вырастет, как сорняк из пепла. Хоть нас заставляли стоять на коленях, Карса Орлонг, мы жаждем летать.

– Да, редкие, благородные и прекрасные, как голуби. Я видел статуи древних героев на площади, старик. Они стоят в коронах из птичьего помета.

– Я… я был когда-то художником. Эти руки теперь изуродованы, кривые и отмороженные… понимаешь? Есть талант, и у него нет выхода, его нельзя воплотить. Может быть, у всех так, и только немногие счастливцы способны свободно применить свой талант.

– Сомневаюсь, – ответил Карса.

За озером прогремел гром.

Увечный человек закашлял.

– Я тону. Меня порадовала наша беседа о преимуществах цивилизации, Карса Орлонг, но теперь я должен капитулировать. Я должен умереть. Больной. Лихорадочный. Потребности слишком жгут. Я дал тебе слова, которые тебе понадобятся. Ради моего сердца. Ради моего сердца.

Карса смотрел на скрюченное тело у своих ног. Потом прислонил меч к стене и нагнулся.

Увечный человек поднял лицо, слепые глаза блестели, как начищенные монеты.

– Что ты делаешь?

Карса поднял похожего на скелет человека на руки и выпрямился.

– По дороге сюда я переступал через трупы, – сказал тоблакай. – Люди, до которых никому нет дела, умирали в одиночестве. В моей дикой, варварской деревне такого быть не может, а в этом городе, бриллианте цивилизации, случается на каждом шагу.

Изуродованное лицо повернулось к нему; Карса укрывал его от дождя, и по лицу стекали последние капли. Губы шевелились, но ничего не было слышно.

– Как тебя зовут? – спросил Карса.

– Мунуг.

– Мунуг. Этой ночью, прежде чем подняться и пойти в храм, я – деревня. А ты здесь в моих руках. Ты не умрешь, никем не замечаемый.

– Ты… ты сделаешь это для меня? Для чужака?

– В моей деревне чужаков нет; вот от чего отвернулась цивилизация. Однажды, Мунуг, я создам мир деревень, и век городов закончится. И рабство умрет, и цепей больше не будет – скажи своему богу. Сегодня я – его рыцарь.

Мунуг почти перестал дрожать. Старик улыбнулся.

– Он знает.

Не так уж много – держать на руках хрупкую фигуру в последние мгновения жизни. Лучше, чем койка или даже кровать в комнате, где собрались любимые. И точно лучше, чем пустая улица под холодным дождем. Умереть в чьих-то руках – есть ли что-то великодушнее?

Любому дикому варвару в мире это известно.

Закрываясь тяжелыми щитами, Ве’гаты из к’чейн че’маллей продвигались под градом стрел из арбалетов и онагров. Ве’гаты пошатывались от ударов, тяжелые стрелы разбивались о щиты. Или втыкались в голову, шею и грудь; солдаты падали, и кто-то из сородичей занимал их место. Атака рептилий приближалась к траншеям и редутам.

В центре атаки т’лан имассы подвергались такому же обстрелу, но никаких щитов у них не было; если тяжелая стрела пробивало тело, кости дробились на осколки. Тот, кто мог после этого собрать себя заново, продолжал движение. Но многие были слишком разбиты, чтобы подняться, и лежали грудами костей.

Снова и снова губительные залпы накрывали атакующих. Десятки Ве’гатов лежали, суча ногами, колотя хвостами по земле. В шеренгах т’лан имассов зияли широкие пробелы. Но не было стонов, ужасных криков боли и страха.