Увертюра ветра (СИ)

   Он не боялся, что может вновь сорваться, нет: тьма задремала сыто мурлычущей кошкой, то и дело сонно приоткрывая лукавый зелено-желтый глаз. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Айн знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил ему горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть - и открыть свою истерзанную душу другим. Он вообще ненавидел выслушивать сочувствия и утешения, и меньше всего нуждался в жалости. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.

   Шаги, все ближе и ближе.

   Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!

   Дверь скрипнула, негромко и устало провернувшись на петлях. Он еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.

   От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшей дворец не уснувшим, а умершим, заколдованным, всколыхнулась ее грохотом.

   Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд, и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:

   - Уходи.

   - Айн...

   - Уходи.

   - Айн, да послушай!

   - Я сказал, уходи, - жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:

   - Да выслушаешь ты меня, наконец?!

   Эрелайн вскинул голову, удивленный - так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.

   От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейные платок упорхнул с шеи, сюртук расстегнут. По виду - только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.

   - Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.

   - А в помощи? - ярость и злость ушли из голоса, сменившись чем-то похожим на бессилие и отчаянье.

   - А помочь мне никто не сможет.

   Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, и закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.

   Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать - и тишину нарушил тихий перестук шагов.

   Подойдя, Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.

   - Что случилось сегодня? - негромко спросил он после недолгого молчания.

   - Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.

   Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:

   - Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. Требовать от себя иногда просто глупо. Особенно когда ты сделал столько всего другого, гораздо более важного и значимого. И рассчитывать только на себя тоже не должен. Ты постоянно замыкаешься в себе, ощетиниваешься иголками, как только кто-то протягивает тебе руку. И ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть, которую ты так старательно взращивал в себе, а одиночество.

   С последним затихшим отголоском его слов на гостиную упала тишина. Тишина, которую никто не собирался нарушать.

   Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.

   - А впрочем, знаешь, - глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, - ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы, а твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением, невозможными целями и невыполнимыми требованиями. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.

   Он замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Лоир ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.

   В голове не осталось ни единой мысли. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.

   Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего, как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились в темно-зеленых покатых бутылях вина.