Увиденное и услышанное [litres]

Они сидят на диване у окна. Ветреный ясный день, комната залита солнцем. Джастин рада, что они сидят вот так, вместе. Она понимает, что им обеим это нужно. Им нужно поговорить о Кэтрин.

– Знаешь, я учила ее вязать. Она вязала тебе свитер и так этим гордилась. Мы гуляли подолгу. Она была такая красивая и добрая. Вы практически не расставались. Она обожала тебя. Брала с собой повсюду.

– Я ее не помню.

– Она была прекрасным человеком.

Девушка сердито мотает головой.

– Тогда почему она мертва?

– Не знаю. У меня нет ответа. Иногда вот просто случается.

Но девушка понимает, что она сама в это не верит.

– Я не могу с этим смириться.

– Вижу. И не надо. Никому не надо.

– Мне нужно знать, – говорит она. – Нужно знать, что на самом деле произошло.

Возможно, это жестоко, но она не может не спрашивать.

– Что тебе сказал отец?

– Он никогда не говорит о матери.

– Как думаешь, почему?

Она пожимает плечами.

– Они не любили друг друга.

– Возможно. Но ее убило не это.

– Тогда что?

Джастин мотает головой.

– Если бы я знала. – Она не упоминает аварию и то, как она подозревала – просто интуитивно, – что с дороги ее заставил свернуть отец Фрэнни. Она не упоминает три операции на ногах, которые ей пришлось пройти. Она не спрашивает, как там Джордж и как обернулась его жизнь, просто потому, что ей все равно. И она думает, интересно, не кажется ли это Фрэнни странным и невежливым. Но Фрэнни тоже не говорит о нем. И, возможно, молчаливого избегания этой темы ей достаточно.

– Я живу в Сиракузах, – говорит Фрэнни в ответ на вопрос Джастин. – Строго говоря, я всю жизнь учусь. Сейчас вот на хирурга. – Она говорит о том, как это тяжело. Как все время она пытается что-то доказать.

– Доказать, что ты умна?

– Нет. Это-то я всегда знала. – Она смотрит широко раскрытыми глазами, словно ей трудно сказать вслух. – Доказать, что я не виновна.

– Потому что ты была там?

Она кивает.

И плачет.

– Он запрещал мне говорить об этом. А мне было так нужно. – Она просто рыдает, и Джастин чувствует, как возвращается ее ненависть к Джорджу. – Мне было так нужно.

Джастин обнимает ее.

– Ну-ну, все хорошо. Тебе не из-за чего чувствовать себя виноватой. – Она долго прижимает ее к себе.

Когда она наконец ее отпускает, то говорит:

– Мама обожала тебя, Фрэнни. Она бы так гордилась тобой, тем, что ты делаешь.

– Спасибо, – говорит она и явно хочет в это верить.

Они обе откидываются на подушки, усталые, с облегчением.

– Знаешь, – говорит Джастин, – может быть, прямо сейчас она смотрит на нас и рада, что мы вместе.

Они обе задирают головы и смотрят на потолок.

– Помашем?

Фрэнни впервые улыбается.

– Привет, Кэтрин! Я тут сижу с твоей прекрасной дочкой.

– Мам, как там дела на небесах?

Они так сидят, запрокинув головы, глядя на что-то – в пустоту. Вдруг по комнате словно проносится ветер. Люстра качается и звенит, на улице сухие листья прижимаются к стеклу, будто руки кого-то, кто хочет войти[120].

Тень смерти

Она звонит совершенно внезапно. Несколько минут они говорят о доме, о том, как она его приводит в порядок.

– Продажа через два дня. Я успеваю.

– Это хорошо, Фрэнни. На самом деле, огромное облегчение.

– Я нашла мамины письма.

– Да? – Он и не знал об их существовании.

– Они были не слишком милые. Она там всякое сказала про тебя.

– Ну, меня это не удивляет. Фрэнни, ты же знаешь, мама страдала депрессией.

– Да, ты мне так говорил.

Он вздыхает.

– Слушай, не надо, а?

– Папа, я хочу знать.

– Это не телефонный разговор.

– Она ненавидела жить там.

– Знаю, – признает он.

– Она называла это место Сибирью.

– Да, похоже на то. Изоляция – это тяжело. Нам обоим было тяжело.

– Она была несчастна. Несчастна с тобой, папа.

Он не отвечает – похоже, нечего сказать. Потом он говорит:

– Я делал все, чтобы она была счастлива, Фрэнни, правда.

– Угу.

– Ты что, не веришь мне? Я делал для этой женщины все.

– Ты никогда не говорил о ней. Почему?

– Не знаю. Боялся.

– Боялся?

– Думал, ты будешь еще больше скучать.

– Неправда.

– Ну, тогда у меня нет для тебя ответа.

– Слушай, – говорит она. – Я хочу, чтобы ты кое-что знал. Я больше не буду звонить.

– Что это значит?

– Я не могу простить тебя. Я не прощаю тебя.

– Фрэнни, давай не…

– Пока, пап.

Он держит трубку и слушает гудки. Есть и другие звуки – скрежет колес тележки с почтой, в основной комнате обитатели смеются над телепередачей, кто-то стучит в дверь.

– Заходите.

Это Родни, сотрудник, он принес почту.

– Эй, мистер Клэр, тут для вас кое-что есть. Думаю, важное.

– От кого?

– Написано, что от окружного прокурора Олбани.

– Дай сюда, – говорит он, выхватывает большой конверт и пробегает пальцами по краям. Он с трудом различает коричневый цвет. Родни дает ему ручку, и он подписывает квитанцию, не в силах унять дрожь в руке.

– Уверены, что мне не нужно прочесть вам вслух?

– Бога ради, Родни, я, блин, не инвалид!

– Ладно, мистер Клэр. Просто хотел помочь.

– Мне не нужна помощь. Спасибо.

Он ждет, когда сотрудник выйдет и выкатит свою скрипучую тележку, потом вскрывает конверт и достает письмо.