Увидеть Париж – и жить

– Дорогая, познакомься, это Гарри, наш лучший жокей. Все в порядке, сейчас я тебе покажу Жанну, – засмеялся мой друг. Гарри открыл нам деревянную дверь. В нос ударил острый запах. У меня разбежались глаза: кони, кони, много коней. Я не разбиралась в лошадях. Но все они показались мне очень красивыми и холеными, они стояли в просторных стойлах, махали огромными хвостами и били копытами.

Мы прошли мимо лошадей, наверно, метров пятьсот, затем молодой человек указал нам на одно стойло. И мы вошли в отдельную дверь, за которой была очень красивая стройная лошадь с выпуклыми мышцами. Она была черная как смоль, черные грива и хвост. Только концы волос немного порыжели, как будто выцвели.

– Смотри, какая красавица, «вороная в загаре», чистокровная арабская, она молодая, ей всего два года. Но она уже участвовала в скачках. Я очень надеюсь на нее этим летом. Гарри поскачет на ней.

Пьер с любовью потрепал Жанну по загривку.

– Она тут что-то приболела, моя девочка, простыла, аппетита не было, я перепугался, но сейчас поправляется, – ласково добавил он.

Лошадь недовольно посмотрела на меня, фыркнула и ударила копытом.

– Она ревнует, – засмеялась я.

– Ты зря смеешься, – сказал Пьер, – лошади, как женщины, ценят ласку и доброе отношение, интуитивно все чувствуют. Я верю в Жанну, надеюсь, что она победит. А ты хочешь прокатиться? Гарри выберет тебе самую смирную лошадь.

– Не знаю, я никогда не пробовала ездить верхом, – растерянно ответила я.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз.

– Ну что ж, пожалуй, ты прав.

Мы вышли из конюшни. Я была в легкой норковой шубке до пояса и в сапогах без каблуков, которые надела по совету Пьера. Он был в кожаной куртке и в сапогах. На улице нас встретил жокей.

– Вот это Людовик Четырнадцатый, – улыбнулся Гарри, державший за поводок крупного бурого коня, – такой же ленивый, только и знает, что жрать.

– Он просто уже стар, когда-то участвовал в скачках, теперь на заслуженном отдыхе, – Пьер помог мне забраться на лошадь и сам вскочил сзади.

Это было удивительное ощущение: зимние тихие поля, с пожухлой травой, почти не покрытые снегом, солнце, тепло и руки любимого человека за спиной. Мы с Пьером были близки, но все-таки я чувствовала, что между нами остается какая-то стена, барьер, что-то невидимое, неосязаемое не дает мне до конца раствориться в этом человеке, почувствовать себя полностью счастливой. Что же это? Я почему-то не могу понять. Со Славой такого не было. Мы действительно были как одно целое, Слава тоже любил порассуждать, но как-то более красиво и поэтично, более от души, чем Пьер. Мой бывший муж ведь собирался писать пьесу. Наверно, уже написал. Когда Слава говорил, сердце начинало часто колотиться, а когда Пьер высказывал свои мудрые умозаключения и риторические вопросы, я скорее украдкой иронически улыбалась. Хотя мой нынешний друг мне очень нравится: он умеет быть нежным, он широко образованный, очень умный человек, ценит меня, и я чувствую себя настоящей леди рядом с ним. Но почему-то все-таки нет такой остроты чувств, как тогда в молодости. Неужели этого больше никогда не будет? А чего ты хочешь? – с иронией спросила я себя. – Ты стареешь, детка, тебе уже не девятнадцать, и ты двигаешься, увы, только в одну сторону.

Какой бы смирной ни была лошадь, все равно на ней не чувствуешь себя полностью в безопасности. Это все равно как поселиться около затихшего вулкана, все тихо, мирно и хорошо, растут мандарины в саду. Но в один не прекрасный день из кратера повалит дым, польется лава, посыплются горящие камни и настанет последний день Помпеи. А может, я просто трусиха? Даже сейчас, имея такие деньги, я боюсь жить. Нет, все кончено, моя судьба изменилась навсегда, я буду делать все, что захочу.

– Поскакали быстрее! – крикнула я.

– Ну, он вряд ли поскачет быстро, он уже немолод, – Пьер слегка стукнул Людовика по бокам, и конь потрусил чуть быстрее, потом еще прибавил скорости, и скоро мы уже поскакали почти во весь опор. Это было незабываемо: быстрая скачка, ветер в лицо и огромное количество адреналина в крови. Мне казалось, что сейчас пожилой Людовик Четырнадцатый придет в ярость, как Куропатов, например, и сбросит меня. И я погибну, как дочь Рэтта Баттлера, нелепо и случайно.

Да, Вася, последнее слово осталось за мной. Но к тому же я еще приду на твои похороны, скотина, и скажу: «Дорогие друзья, мы все знаем, что покойный был подонком и мерзавцем, но пусть в аду ему будет не слишком жарко. Кто знает, может быть, он там откроет казино “Пламя” или бордель “Ведьма” и будет отнимать у чертей их хлеб. Не будем слишком скорбеть понапрасну, наш усопший нигде не пропадет. Пойдемте лучше выпьем за то, что без этого скота на земле стало чуть-чуть больше добра, человеческого тепла, радости и света». Почему я до сих пор злюсь на него? Неужели я такой злопамятный человек? Хватит жить прошлым, у меня есть будущее, озаряемое светом двух миллионов евро.

А мы скакали все быстрее.