Узбекские повести

— Ведь у меня совсем мягкий голос, — смутился Мустафа. — Очень даже мягкий. Махсум…

— Мягкий, слов нет, мягкий, — подтвердил Ибадулло Махсум. — Аллах дает каждому свое, даже голос…

— Люди смеются, что у меня такой мягкий голос, — пожаловался Мустафа.

— Так они, должно быть, пошли от обезьян, если смеются по такому поводу, — рассудил Ибадулло Махсум. — А вы попробуйте, Мустафа, немножко простудиться, может, и голос чуть огрубеет, а?

— От простуды меня лихорадит, — сказал Мустафа.

— А раз лихорадит, так уж тогда не простужайтесь, — сказал Ибадулло Махсум. — Вы потеплее одевайтесь, Мустафа, раз вас лихорадит…

Так сказал Ибадулло Махсум и ушел.

В другой раз Мустафа хотел пожаловаться на свой голос старику Хуччи, хотя тот ничего странного в его голосе не заметил. Но старик Хуччи не пожелал его слушать и сам завел разговор про лошадей. Хуччи говорил, а Мустафа, которому так хотелось пожаловаться на свой голос, смиренно слушал.

— Вот вы есть Мустафа, — сказал старик Хуччи. — Никто ведь еще не назвал вас Манзаром-палваном, потому что вы с самого своего рождения Мустафа. Или я неправду говорю?

— Правда, почтенный, правда, — сказал Мустафа. — Вы правду говорите, Хуччи-ака.

— А мерин Камала мерин и есть, поэтому нельзя его назвать скакуном, — продолжал свою мысль старик Хуччи. — А раз он мерин, то грош ему цена, будь он хоть трижды пегим, правда ведь?

Мустафа не очень понял, куда клонит старик Хуччи, но кивнул головой — согласился. Молча, с уважением слушал он почтенного Хуччи, некогда первого всадника во всем Галатепе.

— Теперь возьмем Якуба-козлодера, — сказал старик Хуччи. — Сам он большой дурак, но лошадь у него хорошая. Как можно назвать ее дурной, коли она хорошая? Она же не виновата, что ее хозяин дурак?

Тут Мустафа не выдержал…

— Да вот голос у меня мягкий, почтенный, — начал он. — Даже Пиримкул смеется, что у меня голос больно мягкий, — соврал Мустафа.

Уж очень неудобно было начать разговор сразу с мясника Бако.

— Пиримкул не должен над вами смеяться, — сказал старик Хуччи. — Он же вам родной брат, пускай лучше смеется над чужими…

— Кажется, и Бако немного смеется… — сказал Мустафа.

— Бако — жулик! — отрезал старик Хуччи. — Живи он в старое время, из него получился бы настоящий разбойник!

— А я, оказывается, баба, — Мустафа не мог сдержать своей обиды, сразу вылил душу перед стариком Хуччи. — Бако меня бабой обозвал…

— Вы — баба!.. — старик Хуччи задумался. — Не знаю, Мустафа. Коли так… нет, Мустафа, вы меня послушайте, если вы баба… как же тогда? Ведь есть же у вас дочь?

— Есть, почтенный, — сказал Мустафа и глубоко вздохнул.

Старик Хуччи его понял.

— Будь у вас сын, он бы размозжил этому мяснику череп, — заключил Хуччи. — Вы, Мустафа, могли бы сказать своему племяннику, Усману, он тоже неплохой парень, мог бы…

— Нет, так нельзя, почтенный, — испугался Мустафа. — Усману драться нельзя, он и без того виноватый ходит…

— Как хотите, дело ваше, — сказал старик Хуччи. — А вы сами разве не сказали ему, чтобы он унялся, чтобы знал свое место этот паршивец!..

— Уймется ли, он же такой…

— Вот сын блудницы!… — выругался старик Хуччи. — Вы его обидели чем-нибудь, а!..

Мустафа не ответил. Опять вздохнул.

Вечером того же дня старик Хуччи пришел к Мустафе с Ибадулло Махсумом. Они не захотели войти в дом, остановились у ворот. Мустафа выкатил со двора пустую тачку, перевернул, накрыл овчиной, чтобы гости, раз уж они не вошли в дом, могли бы тут сесть, отдохнуть… Старик Хуччи не стал долго мешкать и спросил прямо в лоб у Ибадулло Махсума:

— Скажите, Махсум, скажите Мустафе самому, разве он похож на бабу?

Вопрос был совершенно неожиданный, но Ибадулло Махсум не растерялся.

— А вы сами как думаете, почтенный? — невозмутимо сказал он.

— Мустафа говорит, что Бако обозвал его бабой.

— Бако сам осел, — сказал Ибадулло Махсум.

— Это хорошо, что он осел, но очень плохо, когда такой осел обзывает Мустафу бабой.

— У него глаза как у дохлого осла, — сказал Ибадулло Махсум. — Вы ему не продырявили слегка череп, Мустафа?

— Нет, я в жизни никого не бил, Махсум!..

— А надо бы…

— Меня вот били, — вспомнил старик Хуччи. — Меня Усман Звездочет с сыновьями бил. Один он не справился бы, а вот с сыновьями избивал.

— Я старше Бако, — сказал Мустафа, — а он меня бабой обозвал…

— Вот уж неправда, — утешил его Ибадулло Махсум. — Вы, Мустафа, если даже похожи, так на мягкую, кроткую женщину.

— Кротких баб не бывает, — возразил старик Хуччи.

— Мустафа-то кроткий!..

— Мустафа же не баба, — опять возразил старик Хуччи. — Это Бако обозвал его бабой.

— Бако не в счет, осел и есть осел, но разве грешно быть немного похожим на добрую, кроткую женщину? — спросил Ибадулло Махсум. — Не дай бог быть похожим на злую женщину! Сожрет тебя живьем такая баба! А вы, Мустафа, еще никого ведь не сожрали?

— Поймите, Махсум, Мустафа не баба, чтобы кого-нибудь жрать! — рассердился старик Хуччи. — Это Бако, сын блудницы, окрестил его бабой…

Ибадулло Махсум и старик Хуччи еще немного поспорили и ушли, оставив Мустафу в еще большем смятении…