Узбекские повести

Мустафа оторвал голову от подушки, посмотрел в окно и увидел коричневый ствол чинары и освещенные солнцем верхушки низеньких яблонь. Потом жена и Усман осторожно опустили его голову на подушки.

— Ты все равно откопай золото, Усманбай, — сказал Мустафа. — Я раньше тебе не говорил. Зарыты под навозом сорок восемь золотых монет. Делай с ними, что хочешь: хочешь, истрать, хочешь подари кому… Ты у меня единственный наследник…

— Мне ничего не надо, дядя, — сказал Усман. — Все равно пропью. Но еще немного подержусь, может, и вправду расхочется пить…

— Это хорошо, если расхочется… — сказал Мустафа.

Он опять посмотрел в окно, и ему показалось, будто проскользнула за окном какая-то тень. Мустафа сразу насторожился, бросил на жену недоверчивый взгляд.

— Ты это зря, Гульсара, — сказал он. — Зря ты ее пустила…

Старушка сделала вид, будто ничего не поняла.

— Скажи дочери, я ее прощаю, но пускай не показывается мне на глаза, — сказал Мустафа, затем обернулся к Усману. — Ты сам отвези ее домой, Усманбай. Если умру, на похороны позовите. А пока пусть не показывается на глаза.

— Не могу я, дядя, — сказал Усман. — Поймите меня, не могу. Она же ваша родная дочь.

Мустафа его понял. Он опять посмотрел на старушку:

— Тогда ты ее отвези, Гульсара. Или попроси кого другого.

Старушка склонила голову в знак повиновения.

В полдень Мустафа почувствовал, что умирает. И очень удивился этому чувству. Как странно, подумал он, ходишь, ходишь по земле и вдруг в один прекрасный день больше не встанешь. Положат тебя на носилки и понесут, а ты даже не заметишь, как тебя несут. Потом тебя закопают, и люди вернутся в дом, где ты жил. Начнут плакать. Заплачут мужчины, заплачут женщины… Скажут, вот был на свете такой божий человек, звали его Мустафой, вроде неплохой был старик… Потом все попривыкнут, что тебя уже нет, и тихонько разойдутся по домам. Останется одна Гульсара. Если бог вразумит, то и Усман с ней останется. Но придет день, и Гульсары не станет. После ее смерти больше не будут зажигать в твоем доме огонь. Вечерами во всех домах будет гореть свет, все дома будут светлыми, только один твой дом на террасе холма, за прудом Ибадулло Махсума, потонет во мраке. Год он постоит, два года, три, но вот начнут рушиться стены, сохнуть деревья, и наконец весь твой дом превратится в развалины, станет обиталищем сов…

Мустафе стало грустно. Он велел жене позвать Усмана. Тот вошел и сел у постели дяди.

— Я эти дни совсем не пил, дядя, — сказал он, как бы оправдываясь. — Давно уже, еще перед тем, как вы заболели, перестал пить…

— Посиди со мной, — попросил Мустафа. — Потом пойдешь пить…

— Нет, дядя, так нельзя… Вы тут больной лежите, а я…

На глаза Мустафы навернулись слезы.

— Похоже, я больше не встану, Усманбай, — сказал он. — Я никогда так сильно не болел, теперь вижу, как это бывает…

— Поправитесь, дядя! — сказал Усман. — Вы сильный человек. Не пьете, не курите, не играете в карты…

— Я в жизни не играл в карты, Усманбай…

— Я про то и говорю. Картежник может скопытиться раньше времени и от горя и от радости. А вам спокойней, дядя. Вы еще долго будете жить.

— Ты только не уезжай на Сырдарью, — сказал Мустафа. — Гульсаре одной трудно будет. Ты не мучай ее, Усманбай.

— Вы за кого меня принимаете, дядя? — обиделся Усман. — Думаете, без вас я ее убью и заберу все деньги?

Мустафа промолчал. Такая мысль однажды уже приходила ему в голову. Сейчас он раскаялся, глядя в лицо племянника.

— Я, хоть и ползаю, но еще не успел стать гадом, — сказал Усман.

— Ладно, ладно, ты позаботься о старушке, — сказал Мустафа. — Оставим все другие разговоры. Я и на том свете буду молиться за тебя, сынок. Плохим ты был или хорошим, но чести своей ты не пропил. Оставайся в этом доме, поддерживай свет, чтобы не спросил кто прохожий, чьи это развалины.

— Не надо так, дядя, — хрипловато сказал Усман. — Давайте поговорим о другом. Я и не собираюсь оставлять вас.

Мустафа успокоился. Он чуть приподнял голову и еще раз оглядел Усмана.

— Ладно, иди, сынок, — сказал он. — Сходи на свою ферму.

— Я там уже был, — ответил Усман. — Хорошо, пойду попою бычка.

Мустафа опять остался один. Увидя воткнутое в стену шило, он вспомнил про свое обещание сшить для Камала Раиса потник. «Не успел, — подумал он с сожалением. — Что теперь остается делать, лежу пластом, ладно уж, Камал все поймет…» Он поудобней устроился на подушке. Почувствовал, как свинцовая тяжесть вдавливает все его тело в постель. «Только не было бы больно, — подумал Мустафа. — Только бы не было больно…»

…Потом один за другим стали приходить односельчане. Разные люди пришли. Все говорили о неизбежности конца, воздавали хвалы Мустафе, прощались и благословляли. Люди шли до самого вечера. Вечером в доме остались только свои: Мустафа, Гульсара, Усман…

В пятницу утром пришли его братья — Пиримкул Малия и Апсамат. Пиримкул Малия, сборщик земельных налогов, был на два года старше Апсамата, он присел повыше, у изголовья старшего брата. Младший остался в ногах. Он был немногословным, как все пастухи, поэтому разговор начал Пиримкул Малия.

— Ну, как себя чувствуете, Мустафа?