Узелок на память (Фельетоны)

Случилось ему как-то пронюхать, что Евгений Николаевич Петруханский, ответственный работник области, уважает свиную отбивную. И вот в один безоблачный день Голубцов подложил Евгению Николаевичу… свинью. Не в фигуральном смысле, а натуральную свинью миргородской породы, рябую, с приподнятым кверху пятачком, этак пудов на шесть, и в пять рез дешевле, чем на базаре.

Производя расчет с подсобным хозяйством за свинью, Петруханский шепнул бухгалтеру Лознякову:

— Согласно указанию товарища Голубцова, забронируйте мне еще одного поросеночка.

— По распоряжению Никифора Дмитриевича ваше желание исполнено, — галантно кланяясь, ответил бухгалтер. — Подсвинок уже стоит на вашем балансе.

— Ну и отлично, пускай стоит. А когда он станет хрюшкой, мы снимем его с баланса и — на кухню.

Аппетитный запах свиных отбивных, что поджаривались на кухне Петруханского, проник в квартиры некоторых его соседей. И хотя их обеденные столы были густо уставлены снедью, свиная отбивная из голубцовского хозяйства приятно щекотала обоняние. Нет, не просто щекотала, а заражала. Больных становилось все больше и больше. Они наперегонки мчались к «доктору» Голубцову.

А он, Никифор Дмитриевич, с аптекарской точностью ставил диагнозы. Глянет на пациента, почешет за ухом и как бы мимоходом скажет:

— Аппетит плохой у вас. Не сочный. Но дело поправимо. Разовьем. Поднимем аппетит. Для начала пропишем яблоки. Полтонны хватит?

Пациент, краснея от смущения, пожимает «доктору» руку и идет в сад за «лекарством».

А другому Голубцов говорит примерно так:

— Худеть начали вы, батенька. С чего бы это? Да и волос седой заблестел на висках. Не годится так, дорогой мой! Вот вам на поправочку десять кило телятины, пять кило масла и молочного поросеночка. Кушайте на здоровьичко! Поправляйтесь!

Академическую форму рецептов Никифор Дмитриевич упростил до минимума. Бухгалтер Лозняков, исполнявший обязанности фармацевта, получал от него предельно лаконичные и недвусмысленные предписания:

«Выпиши барашка и по книгам не проводи»,

«Отпусти гр-ну Белоконю ящик сала»,

«Выдай К. Н. бочонок меда»,

«Оформи супруге Перепелице пару окороков».

Вообще Никифор Голубцов в своей практике оперировал лошадиными дозами. Всякого рода микстуру — молоко, простоквашу, сливки, сметану — он прописывал не пузырьками, а бидонами. Для доставки поименованного лекарства на дом была выделена специальная машина. Ее иначе не называли, как «неотложная помощь».

Шоферу хватало работы с утра до вечера. Маршрут начинался с квартиры Григория Бельнара, далее следовал к дому Никиты Иванова, затем — к Игнату Дрюченко, Осипу Чернявскому…

За последовательностью и точностью маршрута следил бухгалтер Лозняков. Сидя в кабине бок о бок с шофером, он на каждом ухабе приговаривал:

— Не взбалтывай!

— Извиняюсь, Сидор Панкратьевич.

— И не болтай! Держи язык за зубами. Никуда, мол, не ездил, ничего не возил. Понял? Ну то-то!

— А все-таки, Сидор Панкратьевич, нехорошо растаскивать добро по знакомству да по начальству, — обмолвился шофер. — Это пахнет дурно!

— Цс-с, — процедил бухгалтер. — Ишь ты какой выискался! Тоже мне законник! Да я тебя с потрохами съем, ежели захочу. У меня каждая цифра на взводе. Никакой комар носа не подточит.

Зря бахвалился бухгалтер Лозняков. Нашелся комар, который подточил свой нос и все разнюхал.

Вотчине Никифора Голубцова пришел конец. Подсобное хозяйство со всем его движимым и недвижимым имуществом передали соседнему совхозу. В надежные руки. А Никифора Дмитриевича и его компаньонов усадили на скамью подсудимых.

Как аукнется, так и откликнется. Брали большими дозами и получили полноценную дозу.

За околицей

Задолго до рассвета морозную темень разорвали багровые всполохи. Языки пламени трепещущими бликами отсвечивались в окнах заснеженного поселка. Где-то скрипнули ворота, кто-то брякнул в чугунный подвесок. Завыли собаки, беспорядочно закричали петухи.

На пожарной каланче зашевелился дежурный. Откинув полу тулупа, он не торопясь достал кисет, свернул цигарку и, глядя в сторону огня, проговорил:

— Прикурить, что ли, спуститься?

На студеном ветру пламя гудело и клокотало. Задымленный, похожий на трубочиста, человек, в котором с трудом можно было угадать Ивана Кузнецова, стоял по колено в снегу и подливал масла в огонь.

Пожарник подошел, поздоровался и сочувственно спросил:

— Не заводится?

— Леший его заведет в такую стужу. Градусов, небось, тридцать?

— Пожалуй, побольше… Может, чем помочь?

— Коли вызвался, последи за костром, а я домой сбегаю, кипятку притащу… Жинка с полуночи печку растопила…

Давно уже взошло солнце. Сменился пожарный на каланче, дочурка Ивана Кузнецова вернулась из школы, а под трактором все еще полыхал костер.

Мотор упорно молчал, словно воды в рот набрал.

…Семь урожаев снял Кузнецов на целине. И сколько же земли перепахала его бригада за эти годы! Если бы сложить ту пахоту воедино, она раскинулась бы пошире Аральского моря. С весны до осени бороздят степную гладь Ивановы дизеля. Ни штормовые ветры, ни затяжные дожди им нипочем! Всякий раз бригада заканчивает целинную страду со славой.