Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– И voilà – вы здесь! – прервал ее де Гранден. – Я не удивляюсь, что вы нервничаете, мадемуазель. Cordieu, а мы разве нет! Послушайте меня, Троубридж, друг мой, – вы останетесь с мадемуазель Стэнтон и пациенткой. Я спущусь вниз и возьму для нас три рюмки бренди – да, morbleu, четвертую я выпью немедленно, сразу, как только налью. Тем временем, хорошо присмотрите за мадемуазель Джули, потому что я думаю, она потребует много внимания, прежде чем все будет сделано.

Через мгновение стук его каблуков прозвучал по полированному паркету зала, куда он поспешил вниз в поисках стимулятора.

– Это отвратительно, отвратительно, друзья мои! – воскликнул маленький француз несколько мгновений спустя, когда я и капитан Лаудон встретились с ним в нижнем зале. – Этот полтергейст, он имеет полную власть над бедной мадемуазель Джули, а теперь добрался и до мадемуазель Стэнтон. Pardieu, если бы мы знали, откуда он пришел, тогда мы могли бы лучше бороться с ним, – но всё, всё – тайна. Оно появляется, оно наносит ущерб, и оно остается. Dieu de Dieu de Dieu de Dieu!

Он в ярости шагал взад-вперед по ковру, скручивая сначала один, затем другой конец своих миниатюрных усиков, так что я подумал, что он наверняка вытащит волосы из губы.

– Если бы только мы могли… – начал он снова, вышагивая по залу. Потом приподнялся перед инкрустированным шкафчиком, который стоял между двумя низкими окнами. – Если бы мы могли… а! Что, кто это, мсье le capitaine, позвольте вас спросить?

Его тонкий, тщательно ухоженный указательный палец показывал на изысканную миниатюру, которая стояла в золотой рамочке наверху шкафчика.

Через его плечо я увидел портрет молодой девушки, черноволосой, с овальным лицом, с фиолетовыми глазами. Ее красные губы выглядели слишком ярко по сравнению с общей бледностью, – словно рана на здоровом теле. В выражении лица было какое-то неуловимое отличие от оригинала, но, тем не менее, я увидел сходство с Джули Лаудон, хотя этот прекрасный портрет и был сделан, как я себе представлял, несколькими годами ранее.

– Как же, – воскликнул я, изумляясь его вопросу, – как же, это – мисс Лаудон, де Гранден!

Не обращая внимания на мое замечание, он продолжал глядеть своим неподвижным, невозмутимым взглядом на капитана, повторив:

– Эта леди, мсье, кто?

– Это портрет моей племянницы, двоюродной сестры Джулии, – быстро ответил капитан Лаудон. – Разве вы не думаете, что мы могли бы распорядиться нашим временем лучше, чем занимаясь мелочами? Моя дочь…

– Мелочи, мсье! – прервал его де Гранден. – В таком деле, как это, нет мелочей. Все имеет значение. Расскажите мне об этой молодой леди, пожалуйста. Такое замечательное сходство, но взгляд не похож на взгляд вашей дочери. Пожалуйста, я бы узнал о ней побольше.

– Она была моей племянницей, это – Анна Василько, – ответил капитан. – Эта картина была сделана в Санкт-Петербурге – Петрограде или Ленинграде, как его называют сейчас – до Мировой войны.

– О? – де Гранден осторожно погладил усы, словно компенсируя тот яростный натиск, которому они подвергались недавно. – Вы сказали «была», мсье. Могу ли я считать, что ее «нет» больше? – Он снова взглянул на портрет, затем продолжил: – Ее имя столь отлично от вашего, но внешность такая же, как у вашей дочери. Не могли бы вы это объяснить?

Капитан Лаудон выглядел так, будто хотел открутить любопытную шею маленького француза, но вместо этого он выполнил его просьбу.

– Моя жена была румынкой, – начал он с явным раздражением. – В тысяча восемьсот девяносто пятом году я был назначен на службу в Бухарест, и там я встретил свою будущую жену, мадемуазель Серацки. Я женился, прежде чем вернуться на корабль, а сестра-близнец моей жены, Зоя, примерно в то же время вышла замуж за Леонида Василько – молодого офицера, прикомандированного к российскому посольству.

Кое-что начало изменяться уже в те дни. Одна или две ссоры с европейскими странами при доктрине Монро[210] показали даже болванам в Вашингтоне, что нам лучше всего иметь какой-никакой военно-морской флот, и не было времени на продолжительный медовый месяц после нашей свадьбы. Я должен был оставить жену на два месяца и явиться на флагманский корабль Средиземноморской эскадрильи. Анна, моя жена, некоторое время оставалась в Бухаресте, а затем переезжала из одного порта в другой вдоль европейского побережья, чтобы быть рядом со мной, когда я получал редкие отпуска. Наконец меня перевели в Китай, а она поехала жить со своей сестрой и шурином в Санкт-Петербург. Наш ребенок Джули и их маленькая девочка, Анна, родились в один и тот же день и походили друг на друга даже больше, чем их матери.

После испанской войны и моего перевода на родину моя жена разрывалась между Америкой и Европой, проводя в России столько же времени, сколько и в Вашингтоне. Джули и Анна воспитывались вместе во французском монастыре, а затем отправились в Смольный институт в Санкт-Петербург.