Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Да. Я стал гражданином несколько лет тому назад, потому что есть определенные ограничения для людей моего народа, которые сохраняют свою племенную преданность, что сильно помешало бы мне в жизни. Мой отец стал богатым по щедрой милости белого человека и благодаря требованиям растущего освоения нефтяных месторождений. Он правильно рассудил, чтобы я получил образование в Восточном университете, а не в одном из индейских учебных заведений. Мой дядя был туземным врачевателем, и мне предстояло идти по его стопам, но я решил применить научную медицину белого человека к моим народным знаниям. К медицине я обратился в ту пору, как был мальчишкой и помогал хирургу. Я получил лицензию на практику в четырнадцать лет и занимался исследованием болезни легких, когда в Европе вспыхнула большая ссора. – Он снова улыбнулся, немного мрачно. – Знаете ли, мои люди были обречены на довольно кровавую работу в старые времена, и я полагаю, что зов предков был слишком сильным для меня. Во всяком случае, я был в канадской форме и за границей в течение двух месяцев после призыва в войска доминиона, и целых три года находился в гуще событий с англичанами. Когда мы вошли, я перешел в AEF[225] и закончил свою военную карьеру под шрапнелью в Аргоне. Сейчас у меня три серебряные кости в каждой ноге, и каждый месяц я получаю половинную компенсацию от правительства. Я отправляю чек в фонд, чтобы помочь бывшим индейским ветеранам армии, которые не обеспечены акциями «Стандарт Ойл», как я.

– Но вы сейчас практикуете в Нью-Йорке, доктор? – спросил я.

– Только как студент. Я занимаюсь в специальной аспирантуре заболеваниями легких и полиомиелитом. Как только мои исследования закончатся, я уеду на запад, чтобы посвятить свою жизнь и знания сражению с этими двумя людскими бедствиями.

– Именно так, – вмешался де Гранден, не в силах больше воздерживаться от участия в разговоре. – У нас с доктором Вольфом было много интересных тем, на которые можно было говорить во время нашей поездки из Нью-Йорка. Друг мой Троубридж, а теперь, если все готово, мы поедим?

Молодой индеец оказался очаровательным собеседником. Тонко образованный и высококультурный, он отличался необычайным мастерством рассказчика. Его реальные истории о «давно забытой» титанической битве на Марне[226]; о ночных рейдах в окопах и отчаянных рукопашных боях в черноте нейтральной зоны; о грязи и крови; о тихом героизме перевязочных станций; о призрачных армиях, которые сплотились на помощь англичанам при Монсе[227], – были яркими, как сцены какого-то старого испанского гобелена.

Ужин уже давно закончился, пробило одиннадцать часов, а мы засиделись за нашими сигарами, ликерами и кофе в гостиной. Тут де Гранден вернул нас назад из 1915-го года, поспешно взглянув на свои наручные часы.

– Parbleu, друзья мои, – воскликнул он, – мы опаздываем, а нам предстоит отчаянный эксперимент, прежде чем луна пройдет через меридиан. Пойдемте, давайте займемся работой.

Я с изумлением посмотрел на него, но молодой индеец, очевидно, понял смысл, потому что пожал широкими плечами и последовал за моим миниатюрным компаньоном в зал, где у стены в прихожей стояла большая кожаная сумка, свидетельствующая о том, что она сопровождала своего владельца по Фландрии и Пикардии.

– Что у нас в программе? – спросил я, отстав от них, но де Гранден сунул шляпу и пальто мне в руки, воскликнув:

– Мы снова едем к мадам Четвинд, друг мой. Помните, что вы видели вчера ночью? Cordieu, спустя час вы увидите то, что не придется видеть многим, или Жюль де Гранден ошибается!

Погрузив моих спутников на заднее сиденье, я вырулил и поехал сквозь неподвижную лунную ночь в коттедж Четвиндов. Через полчаса мы спокойно вошли в дом с помощью дубликата ключа де Грандена и снова заняли пост в затемненной гостиной.

Одно слово, брошенное Вульфу де Гранденом – и молодой индеец, взяв свой потертый багаж, вышел из дома и остановился на крыльце. На мгновение я увидел его силуэт через стеклянную панель двери, затем потерял из виду – так как вынужден был обернуться, чтобы взглянуть на лестницу, по которой, как я знал, спустится Айдолин Четвинд, чтобы исполнить нечестивый обряд тайного поклонения.

Тикающие стрелки маленьких золоченых часов на каминной полке звучали слишком громко в тишине дома; кое-где доска скрипела и трещала при постепенном понижении температуры; где-то снаружи уныло и протяжно взвыл автомобильный клаксон. Я чувствовал, пока сидел в ожидании в темной зале, как мои нервы постепенно напрягаются, словно струны скрипки, когда музыкант подтягивает их перед игрой, и мурашки от ужаса преследуют друг друга вдоль всего позвоночника и спускаются по плечам.