Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Маленькие французские часы пробили двенадцать резких серебристых курантов. Он пришел, этот отвратительный час, который не принадлежит ни дню, который умер, ни новому дню, шевелящемуся в утробе Времени, и который мы называем полуночью из-за отсутствия лучшего термина. Бледный луч луны медленно скользнул в окно сквозь оконные стекла к индийской статуе, и на лестнице над нами прозвучали легкие, прерывистые шаги.

– Mon Dieu, – горячо прошептал де Гранден, – помоги мне, чтобы я не ошибся в моих расчетах!

Он поднялся со стула и пристально посмотрел на прекрасную спящую женщину, которая следовала своим путем к отвратительному идолу, затем мягко шагнул к переднему окну и слегка постучал пальцем по раме.

Снова мы увидели, как Айдолин Четвинд простерлась у ног черной статуи; снова ее трепещущий, затаивший дыхание голос умолял злую тварь забрать ее душу и уничтожить ее тело. Затем, – так слабо, что я едва услышал это из-за гудения слов молящейся женщины, – входная дверь мягко щелкнула и распахнулась на своих петлях.

Молодой доктор Вольф, когда-то Джонни Кэли Вольф, лекарь-дакота, вошел в лунный зал.

Теперь я понял, почему он скрылся в тени крыльца, когда вышел из дома. Исчезла его стильная американская одежда, исчезла великолепная изысканность. Это был не высокообразованный, культурный врач и студент, который вошел в дом Четвиндов, а лекарь первозданной расы Америки во всем своем традиционном обличье. Он был до пояса обнажен, его бронзовый торс сверкал, как только что отлитый металл из печи. Длинные, облегающие брюки с бисером и мокасины его предков красовались на ногах. На голове – убор индейского воина из орлиных перьев, а лицо раскрашено чередующимися белыми, желтыми и черными полосами. В одной руке – бычий тамтам, а в глубоких мерцающих глазах – ужасная, смертоубийственная серьезность его народа.

Он величественно прошествовал по коридору, остановился за три-четыре шага позади женщины с распростертыми объятиями, затем, подняв тамтам над головой, резко ударил в него костяшками пальцев.

Тум-тум-тум-тум – снова и снова звучали мягкие барабанные звуки. Он приседал, выпрямлялся, повторял движение, ускорял каденцию, пока не принял согнутую позу в почти неподвижном, подпрыгивающем танце.

– Маниту, Великий Дух отцов моих! – крикнул он сильным вибрирующим голосом. – Великий Дух обитателей леса и жителей равнин, услышь призыв последнего из почитателей Твоих:

Слушай мою молитву, о Могучий Дух,
Когда я танцую пред Тобой!
Танцу учили мои предки меня,
Танец этот они танцевали передо мной,
Когда они танцевали в своих жилищах,
Когда они танцевали в своих советах,
Ища в древности помощи Твоей.

Посмотри на эту повергнутую женщину,

Посмотри на ее преклонение
Чуждому, злому духу.
Твоя она по праву рода,
Твоя по праву крови и предков.
В чистом воздухе небес
Она должна молиться,
Но не мерзкой статуе,
Божеству чужих.
Слушай мою молитву, о Могучий Дух,
Слушай, Великий Дух отцов моих,
Охрани эту женщину народа Твоего,
Срази, ударь и сделай бессильными
Демонов из-за вод,
Демонов мерзких и грязных.
Убереги преданную
Женщину народа Твоего.

Торжественная, монотонная интонация прекратилась, но танец продолжился. Но теперь это уже не был неподвижный танец, потому что, передвигаясь медленным шагом, склоненный Джонни Кэли Вольф медленно вращался вокруг индийского идола и его одинокой почитательницы.

Что-то – возможно, облако, медленно проплыло по лицу Луны, – заслонило свет, текущий в зал. Это было странное облако, что-то вроде гигантского человека, верхом на гигантской лошади, и на его темени, казалось, красовался пернатый военный убор дакота. Облако уплотнялось. Лунные лучи делались слабее и слабее, и, наконец, зал оказался в полной темноте.

На западе раздался свистящий рев поднявшегося ветра, встряхивая створки и заставляя дрожать стены. Глубокий и грохочущий, все громче и громче, как будто он скользил по небесам на железных колесах, раздался яростный удар грома, отозвался эхом, пронзительно просвистел прямо над нашими головами, и на сердитом небе вспыхнула вилка ослепительной молнии. Звуки дрожащего разбитого стекла и какого-то падающего тяжелого предмета, дикий, отчаянный крик женщины и еще один грохот – грохот грома, оглушили меня.