Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Я нахожусь в специальном музейном отпуске, чтобы подтвердить теорию, преследовавшую меня в течение прошлого года или около того. Если я окажусь правым, это будет существенный вклад в науку. Здесь, – он махнул рукой на покрытые объекты на эстакадах, – мои доказательства. Начнем?

– Гм, – Жюль де Гранден ущипнул свои светлые усики, внимательно оценивая нашего хозяина прямым взглядом, – что вы хотите доказать этим, mon brave?

– Просто то, – откровенные мальчишеские глаза Беннетта потеряли что-то вроде их юмористического блеска и приняли серьезное восторженное выражение фанатика, – что не все следы греческой цивилизации были стерты, когда мусульмане покорили и сожгли Александрию.

– Вот как? И вы докажете это с помощью… – брови де Грандена недоверчиво приподнялись, и глазами он указал на покрытые вещи.

– С помощью них, – продолжил Беннетт. – Этой весной, будучи в Африке, я сошелся с подлым старым арабом, обладающим именем Абд-эль-Беркр, и, после применения разумного бакшиша, тот согласился раздобыть пару древних греческих гробов, которые он нашел на старом родном кладбище в пустыне. Старик-злодей знал достаточно и был способен различить христианские гробы и египетские саркофаги – во всяком случае, ни одного из последних не осталось по соседству с Александрией. И он был слишком правоверным мусульманином, чтобы нарушить могилы своих единоверцев, даже если они использовали бы хорошие гробы для похорон, которых не имели.

Я нанял старого нищего, поскольку, если он говорил правду, его находка стоила намного больше, чем она обходилась мне, а если он лгал – а, возможно, так оно и было, – я не много бы потерял из моего кармана. Как вы знаете, мусульмане взяли все, что не было приколочено, когда захватили город, и их потомки продолжали разорение. Несколько христианских кладбищ, переживших первое нападение Ислама, постепенно искоренили, и их обитатели безжалостно выкапывались из своих могил; разворовывались даже пустяковые украшения, что были погребены с ними. Так, даже если мы не обнаружим ничего существенного в этих двух гробах, возможно, мы найдем несколько старых монет или какие-нибудь старинные драгоценности – этого достаточно, чтобы отдать в Музей и показать, что время было потрачено не впустую.

Он остановился, сверкая глазами и приоткрыв губы, посмотрел на каждого из нас, трогательно ища слов поддержки.

– Боюсь, мы преследуем дикого гуся, друг мой, – немного устало ответил де Гранден. – В былые дни я раскапывал гробы вблизи Александрии, в Тунисе и Сидоне, но ничего, кроме отвратительных доказательств того, что плоть подвержена распаду, я не нашел. Желаю, чтобы ваши надежды оправдались. Но, судя по моему опыту, должен сказать, что арабский джентльмен предпринял весьма выгодную сделку для себя. Возможно, он сначала ограбил то, что было в могилах, а затем продал вам пустые ящики. Я боюсь, что у вас – как бы это сказать? – пустой мешок, mon enfant.

– Ну, так или иначе, они здесь, – ответил Беннетт со стыдливой усмешкой, сдернул изношенную нарядную скатерть с ближайшего гроба и взялся за молоток и зубило. – Начнем с этого, а?

По форме гроб немного походил на ванну где-то шести футов в длину и двух с половиной в высоту и был сделан, видимо, вручную – следы пальцев мастера остались на поверхности, – из какого-то рода твердой глины, очевидно обожженной в печи. В его верхней части, приблизительно в одном дюйме ниже соединения крышки и остова, находилось глиняное украшение в виде известного греческого символа яйца и стрелы, словно смоделированного на сдобе. Никаких других украшений и следов надписей на крышке не было.

– Сюда! – воскликнул Беннетт, закончив взламывать гроб. – Помогите мне с крышкой, доктор Троубридж!

Я наклонился вперед, чтобы помочь ему, оттаскивая длинную выгнутую кривую терракотовую плиту, и вытянул шею, чтобы рассмотреть интерьер гроба.

Что я ожидал там увидеть, я действительно не знал. Возможно, скелет, возможно, горстку зловонного праха, а скорее всего – вообще ничего. То, что увидели мои глаза, заставило их вылезти из орбит, – и, несмотря на предупреждающий крик Беннетта, крышка с грохотом упала на кирпичный пол.

На тюфяке из королевского пурпура, на крошечных подушечках в изголовье и в ногах покоилась женщина – вернее, девушка – такой бесподобной красоты, что могла бы послужить персонажем для восточного романа. Она была тонкой, – но не угловатой ребяческой тонкостью наших современных девочек, а обладала уже мягкими округлыми формами подающей надежды женственности. На ее оливковой солнечной коже сквозь бархатный загар проступала каждая фиолетовая вена. На ее груди покоились руки, в мягких ямочках, как у ребенка, с длинными отполированными ногтями, покрытыми золотыми пластинами или золотой краской – они сверкали как десять крошечных миндалевидных зеркалец под лучами шипящих лабораторных ламп.