Ужас по средам

Он смеется. Это смех Тома. Но я отказываюсь в это верить. Глаз по-прежнему дергается.

– Так ты что, правда не догадалась? – И он качает головой. Голос Тома.

Передо мной Том, и все же не совсем Том, а как будто его копия, полная ненависти.

– Ты всему поверила. И про родителей, которые отправились в кругосветное путешествие. Счастливая семья. И про мое детство богатенького мальчика. – Тут он делает паузу. – Помнишь ту фотографию на столике у моей кровати? Я вырезал ее из журнала. – Дышать становится труднее. – А тот звонок по «Скайпу», когда я приглашал тебя с ними поздороваться? Да не было никакого звонка, я все это придумал. Знал, что ты не захочешь.

И он начинает смеяться в голос.

– И еще Мэтью нанял, да? Вот это был гениальный ход, ты не находишь? Замаскировался у всех на виду, можно сказать. Я прямо наслаждался. – Он делает паузу и поворачивает голову в сторону кухни. – Подкупил охрану, чтобы меня пропустили сюда. Наврал, будто хочу забрать кое-какие случайно забытые семейные реликвии, они, мол, дороги мне как память. – Его взгляд снова возвращается ко мне. – Твоя дурацкая газета ни строчки не написала о ее смерти. А ведь было дознание. Она умерла. Моя бабушка умерла, а вам всем было наплевать.

«Вдох – раз, два. Выдох – раз, два. Только не отключайся, Элис. Держись».

– Держи глаза открытыми и смотри на меня, когда я говорю с тобой, Элис.

Я делаю, как он велит, а сама дрожу всем телом.

– Она наглоталась таблеток, Элис. Наелась таблеток и засунула голову вон в ту духовку. И все из-за тебя. Из-за твоих поганых статеек.

Следующий выдох получается каким-то странным: горячим, как воздух в пустыне. Из-за скотча, которым заклеен мой рот. Легкие перенапряжены. Мне не хватает воздуха. Я не могу больше дышать. И не понимаю, о чем он говорит. Когда началась кампания по сносу, не было ни одного голоса против. Никто не возражал.

Я снова обегаю глазами кухню, задерживаясь взглядом на стеллажах. На них кастрюльки, сковородки, разные кухонные принадлежности. Вдруг на самой нижней полке, слева, я замечаю еще кое-что. Деревянную доску с металлической ручкой. О боже мой… Нет. Это дощечка для резки сыра, специальная, с проволокой…

Том смотрит туда же, куда и я, видит полку, лежащую на ней сырорезку – и снова смеется.

– Что, страшно, да? – Он прищуривается, буквально буравя меня взглядом и наслаждаясь моим страхом. – Бабуля рассказывала мне, как она готовила сэндвичи с сыром и солеными огурцами для моего деда, а тот съедал их в обед на лавочке под окном. Каждый день. – Том снова ненадолго умолкает. – Дед любил, чтобы сыр был тонко нарезан. Ножом так не сделать, только проволокой.

Он говорит медленно, но смотрит неотрывно, как и прежде. Я чувствую, как подступают слезы, а вместе с ними и слабость.

«Я порежу тебя проволокой для сыра…»

– Ох, Элис. Ужасно, не правда ли? Когда ждешь чего-то страшного. Но знаешь что? Тут есть и своя красота. – Он опять умолкает. – Я не причиню тебе боли. Незачем.

Что он хочет этим сказать? Что отпускает меня? Что хотел только испугать, насладиться моим страхом? Или у него другое на уме? Какая-нибудь новая пакость?

– Ты сама себя убьешь! – Том смеется. – На этом самом месте. – И он бросает взгляд на духовку.

Я уже представляю, как он потащит меня туда. К духовке. Что, и таблетки в рот запихнет? Чтобы сымитировать мое самоубийство? Он совсем спятил. Тот же Том, только чокнутый.

Он подается вперед, как будто рассматривая меня.

– Что, все еще не догадалась? – Снова негромкий смех. – Я просто оставлю тебя здесь, Элис, вот и все. Напишу охранникам сообщение, что вышел, они нажмут на кнопку… и – бум! Ни тебя, ни дома.

Сердце начинает сильно биться. Снос здания. О боже…

– Разве ты не этого хотела, Элис? Ты ведь хотела, чтобы этого дома не стало.

И тут картинка складывается. В ней еще не хватает многих деталей. Я не понимаю, зачем ему это. Не понимаю, откуда он взялся, этот безумный Том, и при чем тут его бабушка. Все это совершенно не похоже на то, что он рассказывал о себе раньше. Но одно я вижу отчетливо. Я в «Мейпл-Филд-хаусе». И скоро раздастся взрыв.

Наступает тишина – кажется, Том оценивает мою реакцию. Ждет, что я впаду в панику. Но, к моему собственному удивлению, ничего подобного не происходит. Наоборот, я как будто даже успокаиваюсь, поняв, что боли не будет и все случится быстро. Впервые за последние недели я точно знаю, что происходит сейчас и что будет дальше, и это приносит пусть мрачное, но все же удовлетворение.

Молчание продолжается, и тут меня посещает еще одна мысль, столь же непредсказуемая, как и неожиданное чувство облегчения. Я даже вздрагиваю. Химическая реакция. Всплеск восторга, почти эйфории. Как будто туман вдруг рассеялся и стало видно далеко вперед.

Раз Том сидит здесь, со мной, значит, его нет у мамы и он не может причинить ей боль. Значит, дело не в ней. Все дело во мне и только во мне.

Это открытие и пугает меня, и отчего-то ободряет. И тогда приходит последняя эмоция, столь же потрясающая, как и все прежние, – радость.

Вот именно, радость от того, что он не причинит вреда моей маме.