Ужас по средам

Затем коронер покидает зал суда, но вскоре возвращается и объявляет, что у суда нет сомнений в том, что женщина лишила себя жизни по собственной воле, однако причины, толкнувшие ее на это, так и остались неизвестны. Вердикт суда – самоубийство. Способ самоубийства ужасен: бедная бабуля наглоталась таблеток, после чего сунула голову в духовку и открыла газ. Очевидно, смерть наступила именно от отравления газом, однако была не настолько безболезненна, как можно подумать. Она страдала. Ее рвало. Именно поэтому у нее было такое темное и искаженное лицо, которое он увидел на опознании.

Он задается вопросом, который жжет его изнутри: как долго бабушка умирала? Что она чувствовала? Что чувствовала его любимая бабуля, когда лежала там совсем одна?

После слушания его приглашают в полицейский участок, где отдают последнюю бабушкину записку и папку с вырезками из газеты. Все статьи подписаны одним и тем же именем: Элис Хендерсон. Самые большие статьи даже снабжены ее фотографией. Он внимательно изучает лицо журналистки. Аккуратная прическа, милая улыбка. Добрячка Элис. Всезнайка Элис. Очередная привилегированная сучка из тех, кто знать ничего не знает о жизни простого народа, но считает правильным влезть в какую-то дурацкую местную кампанию и раскачивать ее до тех пор, пока не зачешутся политики.

Дома он перечитывает бабушкин дневник, ее истинную историю. Подлинную историю того, как его бабуля погружалась в пучину отчаяния по мере того, как кампания по сносу дома обретала крылья благодаря бойкому перу проклятой Элис Хендерсон. Чем дальше продвигалась кампания, тем мрачнее становились записи в дневнике бабули. К концу она была уже вне себя от горя. Писала, что просто не представляет себе жизни в другом месте, там, где не будет ни ее воспоминаний, ни любимой скамьи. С самого начала она была уверена, что эта кампания, как и множество предыдущих, заглохнет, не увенчавшись успехом, и была шокирована, поняв, что на этот раз все будет иначе. Она проклинала Элис Хендерсон и ее дурацкую газетенку. «Зачем она ввязалась в это дело?» Бабуля писала, что никому не говорила о своих чувствах, ведь что толку? Местные власти даже не слушают таких, как она. Вот почему, когда ей принесли требование о выселении, она решила: «Никуда я не поеду. Ни за что…»

В письме она просила внука сохранить ее дневник и никому его не показывать: не хотела, чтобы полиция копалась в ее личной жизни.

Он снова берет ее письмо в руки. Он так часто читал его, что помнит наизусть. И снова представляет, как она сидит за столом и пишет эти строки… совсем одна.

В последний раз он плакал еще в детстве. По средам, когда приходил Брайан. Он задумывается о том, как до сих пор хранил покой бабули. Вспоминает Брайана в переулке. Брызжущую во все стороны кровь. Удары молотка. Бац, бац, бац.

Да, сам он ненавидел их многоквартирный дом. Но дом любила она, бабушка. А он любил ее. И поэтому смирился с тем, что этот мрачный дом всегда будет присутствовать в его жизни, смирился ради нее, единственной, которая его любила. Ради нее он старался поступать правильно. Быть сильным. Он пообещал бабушке, что она сможет остаться.

На листок, который он держит в руках, падает капля – слеза. Он читает бабушкины слова, а ее голос звучит в его голове.

Мой милый мальчик!

Я пишу тебе это письмо, чтобы объясниться. Постарайся не сердиться на меня и не горевать слишком сильно. Так будет лучше. Я очень горжусь тем, каким ты стал. Пожалуйста, прости меня и продолжай жить так же хорошо.

У меня просто не хватит сил на переезд. Я этого не вынесу. Слишком я стала старой, слишком устала, мой любимый маленький солдат.

Сказать по правде, я считала, что ничем не кончатся все эти разговоры о сносе нашего дома. В конце концов, об этом не первый год уже твердят. Но тут появилась эта Элис и подняла такую шумиху. В газете что ни неделя, то новая статья. Вот все и пошло прахом. Мне назначили срок, когда я должна убраться.

А я не могу, мой милый. Просто не могу. Прости меня.

Люблю тебя.

Бабушка. Ххх[16].