Ужас по средам

Только теперь я замечаю, как плотно мне заткнули рот. Даже не заткнули, а заклеили. Скотчем. Машинально дергаю рукой, чтобы освободить рот, но рука не слушается: мои предплечья крепко примотаны к подлокотникам.

Вот теперь я чувствую приближение настоящей паники. Иногда, ночами, мне бывает трудно дышать через нос, особенно летом, в периоды сенной лихорадки. И теперь накатывает глубинный ужас. А вдруг у меня заложит нос? Я же задохнусь и умру. Снова оглядев мрачную комнату, я представляю, что вот здесь для меня все и закончится. Нет, нельзя так паниковать. Надо успокоиться и дышать ровно. Носом. «Надо дышать, Элис».

И тут из другой комнаты появляется он. На нем черные брюки, черный джемпер, черные перчатки и черная шапочка вроде балаклавы. Весь черный.

Только тут я понимаю, что такое настоящий страх. Все прошедшие недели мне казалось, что я боюсь своего преследователя. Ерунда! Ужас только начинается.

Изо рта вырывается странный звериный звук, приглушенный скотчем, когда он садится на стул с высокой спинкой у стены напротив.

Вот что такое настоящий ужас.

Глава 59 ОН – ПРЕЖДЕ

В полиции ему показывают предсмертную записку бабушки. Она лежит в пакете для улик. Всего одна строчка на полоске белой бумаги. Синяя шариковая ручка, знакомый почерк. Ему позволяют сфотографировать записку на телефон, но говорят, что саму бумажку вместе с папкой он получит не раньше чем закончится следствие.

– Какой папкой?

Тогда ему показывают другой прозрачный пакет, побольше, с папкой формата А4, и объясняют, что бабушка вырезала из местной газеты все статьи на тему расселения дома, в котором она жила. И что совсем недавно компания, ответственная за расселение квартала, прислала ей финальное уведомление с требованием освободить квартиру, а муниципальный совет настойчиво просил согласиться на встречу с ассоциацией домостроителей, готовой предложить ей новое жилье.

Полицейские добавляют, что его бабушка не ответила ни на одно из этих обращений и что все они будут приобщены к ее делу.

Он очень старается сохранять спокойствие перед полицейскими. В прошлом они с бабушкой не раз говорили об этой дурацкой местной кампании по расселению и сносу их дома.

«Ничего не случится, – уверенно сказала она тогда. – Об этом уже не в первый раз заводят речь. Постонут-постонут, да и забудут. Со мной все будет в порядке».

А он замотался на работе и не ездил к бабуле так часто, как следовало бы. Да и насчет дознания по делу о смерти Брайана все же беспокоился, хотя и не слишком. Но утешал себя тем, что бабушка счастлива, ведь она живет там, где хочет, и он дал ей слово, что так будет всегда. И сам приложил руку к обеспечению безопасности ее жилища – избавил бабушку от гнусного соседа. Сделал что мог.

Два месяца спустя проходит дознание о смерти его бабушки, на котором присутствует только он один. Ни друзей, ни журналистов. В коридоре лишь те, кто ждет расследования по следующему делу.

И только тогда он окончательно отдает себе отчет в том, что случилось.

Пакет с бабушкиными бумагами он получил по почте спустя два дня после ее кончины. В нем было длинное письмо и ее дневник. Значит, она ходила на почту перед тем как…

Во врем слушания он закрывает глаза и представляет, как она сидела за кухонным столом и писала это письмо. Полицейские предупредили его, что он должен передать им все, что имеет отношение к делу, но это письмо он им не отдал. Да и зачем оно им? Справедливость – это по его части, а не по их.

Папка формата А4, найденная у бабушки в квартире, содержала газетные вырезки, первая из которых была шестимесячной давности. Именно тогда местная журналистка вдруг решила встать на сторону тех, кто ратовал за снос старого дома, и начала писать статьи. Некая Элис Хендерсон.

Когда эти вырезки показали коронеру, он, видимо, был озадачен. Начал задавать вопросы. Может быть, пожилая женщина устала ждать, когда у нее появится новое жилье? И поэтому покончила с собой? Может быть, ее угнетали тяжелые условия жизни в квартире?

Полицейский доложил о допросе соседей, из которых никто ничего значимого не сообщил. Пожилая женщина была очень сдержанной, ни с кем особенно не общалась. Она никогда не подписывала никаких петиций о сносе дома и ни с кем не говорила на эту тему. Никаких признаков того, чтобы она жаловалась на свои жилищные условия местным властям, также не было найдено.

Вскрытие обнаружило у покойной запущенный артрит, на основании чего высказывается предположение, что женщина могла страдать от сильных болей, усугубляемых сыростью квартиры.

Ни к какому ясному заключению о причинах самоубийства коронер так и не приходит. Короткая предсмертная записка, оставленная на кухонном столе, – вот все, чем располагает по данному делу суд.

«Я больше не могу. Прости».

Он смотрит, как коронер опять перелистывает вырезки из бабушкиной папки. И вдруг он читает бабушкину записку вслух – негромко, но все же вполне различимо. Лицо у него торжественно и печально.