Ужас по средам

Особенно мне надоело чувствовать себя отрезанной от всего мира. Да еще кто-нибудь нет-нет да подсыплет соли на рану, повторяя, что я не могу быть журналисткой. Со злости я отправляю в отдел кадров нашей редакции письмо с требованием вернуть меня на работу, поскольку использовала все накопившиеся выходные, как меня и просили. Я подтверждаю, что готова брать выходной каждую среду, как мы и договаривались, и угрожаю обратиться к юристу по трудовому праву, если мне и дальше не позволят писать.

Едва отослав это письмо, я сразу начинаю жалеть, что погорячилась. Конечно, я их понимаю, по крайней мере отчасти. Во время последней встречи я приводила кадровикам примеры известных журналистов, которым тоже угрожали преследователи, но никто не отстранял их от работы.

– У нас тут не Би-би-си, – был ответ. – Мы – провинциальная газета, у нас большие финансовые проблемы, мы едва сводим концы с концами. Это у Би-би-си неограниченный ресурс, а мы даже в приемную человека на полную ставку нанять не в состоянии, Элис. Не можем же мы каждое входящее письмо проверять под рентгеном. Это, знаешь ли, трудно.

Трудно? Как будто я не знаю, что такое трудно!

Я снова смотрю на экран телефона. «Ср» – белые буквы на синем фоне… Снова. Так скоро… Я у Тома – мы договорились, что он присмотрит за мной до десяти утра, а там подъедет Мэтью. До десяти еще далеко, но я не сплю с рассвета, и Том приносит мне кофе. Он все так же терпелив со мной, но я все равно чувствую себя кошкой на раскаленной крыше. Мечусь по комнате. Отвечаю резко. Вся на взводе.

Я как раз начинаю рассказывать Тому о своем письме в редакцию, когда раздается сигнал интеркома. Доставка – курьер привез пакет. Том облегченно вздыхает – он ждет документы с работы, какой-то сложный контракт, который он сейчас готовит. Он просит курьера принести пакет в квартиру, «третий этаж, пожалуйста», но курьер заявляет, что он в мотоциклетном шлеме, а правила компании, на которую он работает, запрещают ходить в шлеме по этажам, чтобы не пугать жильцов. Том говорит, что шлем можно и снять, но курьер отвечает, что это слишком долго, а время дорого: «Вы хоть представляете, как мало времени отводится на каждую доставку?» То есть либо Том сам идет вниз за документами, либо он отметит в документах, что не застал клиента на месте.

Том пробует спорить, но парень заявляет, что ему платят не за то, чтобы он уговаривал клиентов.

– Да ладно, Том, спустись сам.

– И оставить тебя одну? Ни за что.

– В квартире есть сигнализация, а тебе нужно работать. Или нам теперь по средам и от доставки отказаться? Может, еще и работу бросишь? И это называется жизнь? Давай, не смеши меня, иди за своими бумагами. Все будет нормально.

Я иду в кухню и включаю кофемашину. На улице еще темно, и, пока на кофемашине не загорелся зеленый индикатор, я просматриваю новые сообщения на телефоне. Так, ничего серьезного.

Это происходит, пока я стою лицом к кофемашине.

Все случается так быстро, что я не успеваю ни сообразить, ни схватить что-нибудь, чтобы отбиться.

Рука в перчатке прижимает какую-то тряпку к моему лицу. Резкий запах химикатов. И кожи.

Я отчаянно размахиваю руками, пытаясь дотянуться до столешницы. Не выходит. Запах становится сладким. Я думала, что отключусь немедленно, но это, оказывается, происходит не так быстро. Сначала возникает такое чувство, как будто мозг немеет, а потом меня начинает затягивать в черноту, точно в тоннель. Я все еще отбиваюсь, машу руками, пытаюсь кричать, но тряпка зажала нос и рот. Я знаю, что мне нельзя проваливаться в черноту, но свет постепенно отдаляется, отдаляется, пока не сжимается в одну далекую точку, но и та скоро гаснет. Темнота проглатывает меня.

* * *

Я прихожу в себя. В висках стучит, перед глазами темно. Я узнаю запах – он все тот же. Слегка сладковатый. Мне завязали рот, но не глаза. Правда, я все равно ничего не вижу. Почему-то зрение не возвращается, и тогда я сжимаю веки и пытаюсь сообразить, как долго я была без сознания, где я и что вообще происходит.

Я все еще у Тома? Не могу понять. «Господи, что он сделал с Томом?!»

Резко выпрямляюсь и чувствую под собой что-то твердое. Руки связаны. Я сижу на стуле? Да. Подо мной определенно деревянный стул. У Тома я таких не помню. Значит, меня куда-то переместили?

Я снова открываю глаза и на этот раз начинаю понемногу различать контуры предметов.

Вокруг меня комната, незнакомая. По крайней мере, с первого взгляда я ее не узнаю. Я оглядываюсь. Это что-то вроде кухни-гостиной, шторы на окне задернуты, входная дверь справа от меня закрыта. Я пытаюсь разглядеть подробности – может быть, так я пойму, где нахожусь.

На стене странная смесь фотографий и картинок. Портрет королевы. Дешевая репродукция пасторальной сельской сценки с гусями и утками; рядом снимок в рамке: мальчик широко улыбается, в переднем ряду не хватает одного зуба. Стук в висках не проходит, но я продолжаю озираться. Никаких подсказок. Деревянная полочка для газет и журналов пуста. На полу, у стула с высокой спинкой, валяется какой-то мешок. Стеллаж в кухонном уголке.