Тем временем в июне того же года в Эдинбургском университете открылась вакансия преподавателя. Несмотря на успехи на преподавательском поприще, отношения Листера с администрацией госпиталя оставались напряженными. Кроме того, его изматывал график, не хватало времени для проведения собственных исследований: в дополнение к ежедневной работе в Королевском госпитале он должен был читать лекции так же ежедневно – серьезный труд для человека, столь дотошного в планировании занятий. Кроме того, он скучал по Сайму. Листер ощущал, что упустил шанс работать бок о бок с единомышленником-интеллектуалом, который никогда не смирялся с действительным положением вещей – в отличие от многих коллег из Глазго. Листер также видел в эдинбургской вакансии возможность все же возвратиться в Лондон. Как позже писал его племянник: «Листер всегда мыслил себя в Шотландии лишь перелетной птицей… вот он и подумал, что если когда-нибудь в будущем и двинется на юг, то лучше уж пережидать время в Эдинбурге, нежели в Глазго».
И снова Листер столкнулся с горькой неудачей. Вскоре он получил письмо о том, что кандидатура его отклонена, а на пост назначили его соперника Джеймса Спенса, а Сайм объяснил выбор тем, что Листеру лучше оставаться в Глазго. Однако тесть считал, что попытка пробиться в Эдинбург, пусть и неудачная, все же улучшит репутацию Листера в хирургическом сообществе.
Вдобавок к профессиональным неудачам, Листер получил письмо из дома: его матери стало хуже. Ситуация казалась критической, так что он собрал вещи и отправился в Аптон, чтобы быть рядом. 3 сентября 1864 года Изабелла Листер пала жертвой рожи – той же болезни, с которой Листер сражался в больничных палатах.
После смерти жены Джозеф Джексон стал еще теснее общаться со своими детьми. «Еженедельное ожидание писем от тебя и сами письма, когда я их получаю, – все это радует твоего бедного отца», – писал он сыну. Листер действительно обещал писать отцу каждую неделю и скрупулезно выполнял это обещание. Именно в одном из этих многочисленных писем Джозеф Джексон напомнил своему сыну о том, что уже далеко не молод. Листер в ответ поделился размышлением: «Ты говоришь, что я теперь достиг среднего возраста… Странно думать: я вдвое моложе 70 лет! И все же, полагаю, оставшаяся половина жизни, если мне суждено ее прожить, покатится гораздо быстрее, чем та, которая уже позади. Не то, чтобы скорость имела значение, если в итоге мы достигнем верной цели».
Именно в это время Листер попытался улучшить санитарные условия в Королевском госпитале в надежде, что это сведет к минимуму последствия госпитальных инфекций. «Уборка» в больницах часто подразумевала не более чем подметание полов и проветривание операционной; Королевский госпиталь исключением не был, и Листер полагал, что если сможет сделать палаты чище, то пациенты перестанут умирать с такой пугающей частотой.
Потому он начал склоняться к тому, что в 1860-х годах было известно как теория «чистоты и холодной воды», которая проводила аналогии между потускнением серебра и инфекциями, вызванными зараженным воздухом. Защитники этой философии знали, что если человек окунет ложку в холодную воду, то это задержит образование сульфидной оболочки. По той же логике прокипяченная, охлажденная вода для промывания инструментов и места раны может предотвратить развитие послеоперационных инфекций. Холодной воде придавалось столь специфическое значение, поскольку считалось, что она противодействует жару – первому симптому воспаления и лихорадки.
Внимание Листера к гигиене по-прежнему было связано с его убеждением, что вспышки госпитализма вызваны отравленным воздухом в палатах. Другие врачи уже начали сомневаться в этой теории. Между 1795 и 1860 годами три врача выдвинули идею о том, что родильная (детская) горячка, которая, как и сепсис, сопровождалась как локальным, так и системным воспалением, была вызвана не миазмами, а