Ужасы. Замкнутый круг

Должен признаться, я с радостью смотрел, как очертания Тэттершемской церкви исчезали в сумерках в зеркале заднего вида, когда я, словно озабоченная овчарка, ехал домой вслед за микроавтобусом. Я был рад, что ничего дурного не произошло, хотя микроавтобус был набит хлопавшими крыльями парусниками.

Дети с довольным видом высыпали из автобуса на школьном дворе. Всю дорогу домой они напевали строчки из старых популярных песенок — верный признак того, что с ними все было в порядке.

— А куда он вас сегодня ведет, мисс? — во весь голос поинтересовался Джек Харгривз.

— Что ты имеешь в виду? — возмутилась Доринда.

— Вы в кино идете, да? С вашим парнем. Я хочу сказать, что, если он не жадный, сегодня в «Рокси» фильм с Элвисом.

— Это ковбойский фильм, мисс, — «Люби меня нежно».

— О, такой чудный фильм, мисс, — его в конце убивают, — хором воскликнули девочки.

— Там мокрухи полно, — хором закричали мальчики.

— Давайте я подвезу вас домой, — тактично сказал я Доринде, видя, что она готова взорваться.

Высаживая ее у ворот, я спросил:

— Так как насчет старины Элвиса?

Она пригласила меня в субботу в Мирсден, на стипль-чез; весь день лило как из ведра. Худшего наказания я не могу себе представить.

На этом вся история могла бы закончиться, но в воскресенье дождь продолжал идти, и я весь день провел в фотолаборатории, проявляя пленку, отснятую в церкви. Фотографии оказались удивительно четкими благодаря вспышке, и я, чтобы порадовать Доринду, напечатал их размером десять на восемь дюймов. Они будут прекрасно смотреться на стенах класса, думал я. Единственное, что не давало мне покоя, — это какое-то лицо, выглядывавшее из-за надгробия. Оно оказалось на одном из снимков. Лицо принадлежало не мне и, разумеется, не Доринде. Оно было слишком уродливым. И, поскольку человек был лысым, это не мог быть никто из учеников.

Оно почти спряталось среди резких теней, порожденных вспышкой; человек наблюдал, как две девочки переводят на бумагу медную табличку с надписью, вделанную в пол. Девочки были поглощены своим занятием (или притворялись, что поглощены) и, очевидно, не подозревали, что за ними подглядывают. Мне почему-то казалось, что лицо это не принадлежит живому человеку; я бы сказал, что это маска с одной из могил, только темные глаза были живыми — они блестели, смотрели. Лицо это не выходило у меня из головы, пока я проявлял и печатал фотографии. Я все время подходил к сохнувшему снимку и разглядывал неизвестного; думаю, я старался найти какое-то разумное объяснение его появлению — игра света на куске полуразрушенной статуи, порождение моего воображения, обман зрения. Но оно смотрело, оно смотрело, отрицать это было невозможно, смотрело злобным, голодным взглядом. Мне не понравилась мысль о том, что лицо — плод моего воображения; я всегда придерживался здравых взглядов и не страдал навязчивыми идеями.

В среду я приехал в школу с фотографиями; дети обрадовались, увидев меня, Доринда тоже — и, как это ни странно, сама директриса. Дети все это время заканчивали работы, начатые в церкви, и стены были увешаны пестрыми рисунками. Казалось, вернувшись в школу, они снова обрели свою буйную энергию, и в результате получилась лучшая выставка, какую когда-либо видели в школе. Работы были такими интересными, что пригласили школьного инспектора. Меня представили ему: это был бесцеремонный молодой человек, который пришел в бурный восторг от моих снимков и заявил, что управляющие школьными делами редко проявляют такой интерес к учебному процессу, а затем предложил перенести выставку в фойе здания администрации графства. Я решил, что он, вероятно, ищет способ подобраться к Доринде, но его энтузиазм казался неподдельным, и директриса была на седьмом небе.

Я указал на странное лицо на фотографии. Доринда настаивала, что это игра света. Но Джек Харгривз возразил:

— Ага, сэр, он там был. Старикашка этот. Он ничего не говорил, просто шастал в тени, подсматривал за девчонками, грязный старый тип. Я подумал, что это сторож.

Директриса бросила на Доринду очень странный взгляд, и та слегка побледнела. Инспектор торопливо сменил тему и снова принялся расхваливать рисунки с косоглазыми херувимами и прекрасное изображение надгробия, над которым трудился Генри. Сверху стояла статуя скорбящей женщины, закутанной в плащ, в стиле Регентства, на плите была высечена надпись:

Памяти Мэри Крейг,

женщины образцового благочестия и благоразумия,

покинувшей этот бренный мир в возрасте 29 лет,

но успевшей приобрести

— Это нужно закончить, — сказал инспектор.

— Не могу, сэр, — это все, что мы успели скопировать. В конце пришлось торопиться.

— Жаль, — произнес инспектор, — Незаконченный рисунок определенно нельзя вывешивать в здании администрации.

Я заметил, что Генри бросил взгляд на Джека Харгривза; мне показалось, что в нем отражается неподдельное отвращение. Лишь позднее я понял, как сильно я ошибся.