Узкая дверь

Проснувшись, я обнаружила, что палец у меня и впрямь болит и за ночь сильно опух. Видимо, обручальное кольцо Доминика, которое я вчера вечером с таким трудом надела, настолько впилось в отекший палец, что снять его оказалось совершенно невозможно. Я попыталась прибегнуть к испытанному средству – хорошенько намылила палец, – но и это, увы, не помогло; я уже почти рыдала, когда через полчаса меня нашел Доминик и увидел, что рука моя погружена в ведерко со льдом в надежде несколько снять отек. Он тут же, не обращая внимания на мои протесты, повез меня прямиком в отделение неотложной помощи, где веселая медсестра моментально перекусила проклятое кольцо с помощью специального инструмента. Доминик был явно расстроен случившимся, но тщательно это скрывал и все твердил, что мне совершенно не в чем себя винить, а кольцо запросто можно расширить. Казалось, он сам себя старается в этом убедить.

– Кольцо починить можно, а я бы себе никогда не простил, если б ты палец по-настоящему повредила, – сказал он.

– Какого же хорошего человека ты себе в мужья заполучила, дорогая! – шепнула веселая медсестра, провожая меня из кабинета. – Ты за него держись. Он совершенно точно из тех, за кого стоит держаться.

Глава шестая

(Классическая школа для мальчиков)«Сент-Освальдз», академия, Михайлов триместр, 24 сентября 2006 года

Как быстро и как медленно проходит здесь время! Минуты, кажется, еле-еле текут, а вот дни исчезают мгновенно, точно кусочки подтаявшего мороженого. Мой доктор в очередной раз сменил мне лекарства и намерен оставить меня в больнице еще по крайней мере на неделю, пока ему не станет ясно, что послужило причиной того внезапного приступа. Я понял, что сегодня воскресенье, из-за невероятного наплыва посетителей. Приходят родственники, некоторые с воздушными шариками и детьми. У детей выражение лица торжественно-постное, их явно манит тот солнечный мир, что остался снаружи, за больничными окнами.

Моя палата небольшая, всего шесть коек, отделенных друг от друга скромными занавесками. Когда сиделка задергивает занавеску, это все же дает ощущение некоего личного пространства. С другой стороны, задернутая занавеска словно магнитом притягивает любопытствующих.

Кто это там? – перешептываются они. Он что, вот-вот умрет?

Слава богу, лежу я возле окна, которое сестра на весь день оставляет распахнутым настежь. Снаружи еще веет теплым ветерком, но листва на деревьях уже начинает менять цвет и понемногу опадать, не обращая внимания на чудесную погоду. До меня вдруг доносятся громкие голоса: возле нашей палаты в коридоре явно произошла маленькая стычка. Я отчетливо различаю чьи-то молодые голоса и голос медсестры-ирландки; те и другие явно говорят на повышенных тонах.

Вам сюда нельзя. Уходите!

Но мы хотим его повидать!

Посещения разрешены только членам семьи.

А у него нет никакой семьи! Ну, разрешите нам войти, хотя бы на минутку! Обещаю, мы будем вести себя очень тихо…

Нечего вам тут делать. К нему каждый день дочь приходит. А вы уходите. Уходите, уходите, у меня еще работы полно!

Наша «госпожа директор» наверняка придет вечером, попозже, когда всякие родственники уже разойдутся: все-таки воскресный вечер для семьи священен, а вот полуднем можно и пожертвовать, навещая больного. Ла Бакфаст ни разу не изменила своему долгу – то есть мне, – неужели у нее нет семьи? Я знаю, что у нее есть дочь. А больше что, совсем никого? Ведь она еще молодая и весьма привлекательная женщина – конечно же, у нее должен кто-то быть. Однако она никогда о своей личной жизни не упоминает. Интересно, что случилось с ее мужем, отчего он умер? А еще мне хотелось бы знать: она все-таки по-настоящему тогда вышла за него замуж? Ведь все, что она мне рассказала, свидетельствует о том, что они никоим образом друг другу не подходили.

Только непрактичной Ребекку Бакфаст никак не назовешь. Ей как-то удалось почти достигнуть вершины нашего патриархального общества, оставив позади сбитых с толку мужчин, встреченных на пути. Доминик Бакфаст, Джонни Харрингтон, Филип Синклер, Эрик Скунс. А от меня-то она чего ожидает? Как я-то могу послужить осуществлению ее целей? Я не настолько тщеславен, чтобы поверить, что она приходит ко мне исключительно ради меня самого, но все же, видимо, достаточно тщеславен, ибо мне кажется, что мое общество она все-таки ценит.

Кто-то тихонько стучится в окно. Такой пугливый стук, больше похожий на царапанье, вслед за которым раздается свистящий шепот, почти не слышный за гудением голосов: в палате и впрямь слишком много посетителей.

– Сэр!