Узкая дверь

Оглядываясь назад, я понимаю, что моим родителям Эмили никогда не нравилась: она была из рабочей семьи, и выговор у нее был простонародный, и ее больная сестра тоже вызывала у них неприязненное чувство. Они считали, что иметь неполноценного ребенка – это самое худшее, что может выпасть на долю родителей. Но, по-моему, родители Терезы все равно очень ее любили, хоть она и была таким ребенком, который никогда не даст им возможности гордиться наградой, полученной ею в школе, никогда не напишет им письмо из летнего лагеря, никогда не помашет им рукой с футбольного поля. Я иногда думаю, что, может, поэтому и я стала для своих родителей таким разочарованием – ведь и я теперь была далеко не идеальной, ведь и я после пережитого потрясения тоже стала ущербной.

Мне, правда, понадобилось много времени, чтобы понять, в чем заключается моя ущербность. Я выглядела как прежде и чувствовала себя точно такой же, как прежде; и все же мне казалось, будто у меня что-то отняли. И дело было не только в украденных у меня кусках воспоминаний; нет, это – чем бы оно ни было – затронуло мою душу куда глубже. И чем старше я становилась, тем отчетливей ощущала там некую пустоту, некое онемевшее, потерявшее чувствительность местечко, которое обычно и отвечает за способность любить.

Как сильно ты меня любишь, Бекс?

Вот так!

И все же я не помню, что я чувствовала, когда любила своего брата, хотя отлично помню, как произносила слова «я тебя люблю» – уж родители-то на сей счет постарались; но там, где должно было бы жить чувство, которое отражают эти слова, в душе моей всплывало только одно воспоминание: сливное отверстие в раковине, то сливное отверстие, что поглотило не только мои воспоминания, но и ту часть моей души, которая обладала способностью любить. Незачем притворяться, что теперь все стало иначе: я не испытываю к людям никаких особых чувств – ни к моим родителям, ни к Эмили, ни к Доминику, ни к кому бы то ни было еще. Все это отнял у меня мистер Смолфейс и унес с собой еще в тот день, когда забрал моего брата. Я надеялась, что со временем эти чувства еще вернутся, но они так и не вернулись, хоть я и научилась очень неплохо притворяться, что их испытываю. Во всяком случае, этого оказалось вполне достаточно, чтобы убедить в «моей любви» тех мужчин, которые встречались мне на жизненном пути.

Хотя моя дочь, Эмили, явно что-то чувствовала. Понимала, что чего-то во мне не хватает. Возможно, именно поэтому она и Доминика так полюбила. И, возможно, именно поэтому выбрала моего брата в качестве своего невидимого дружка.

Как сильно ты меня любишь, Бекс?

У него была привычка затаить обиду, а потом обрушить ее на тебя – эти слова Джерома я вспомнила с неким осторожным чувством вины. Мысль о том, что Конрад на самом деле мог оказаться далеко не таким «милым и славным», казалась мне почти кощунственной. Еще сильней встревожило меня то мгновенное ощущение узнавания, которое я испытала при этих его словах; ощущение, сходное с тем, когда нечаянно подслушаешь то, чего тебе слышать не полагается.

Ш-ш-ш. Мы же не хотим, чтобы нас поймали.

А ты уверен, что это безопасно?

Ш-ш-ш.

Голоса из его комнаты, которую посещают призраки. Голоса из…

…сливного отверстия в раковине.

Я оттолкнула поднос с завтраком. Кофе в чашке совсем остыл. И хотя за окном был июль, я вдруг вся покрылась гусиной кожей. И тот металлический привкус снова вернулся, и начался звон в ушах, как после удара по голове. Воспоминание было совсем коротеньким, но совершенно отчетливым; я словно увидела что-то на дальнем конце длинной темной трубы. И те голоса я теперь тоже слышала более отчетливо, словно в памяти немного сдвинулась какая-то заслонка.

Слушай, старик, пошли отсюда. Она же еще совсем маленькая.

Ты что, старина, это ведь просто шутка. Давай, веселей!

Я встала с постели и поспешно вытащила из нашего с Домиником гардероба первое попавшееся платье – зеленое, на тонких бретельках. Вообще-то это было одно из самых любимых его платьев. Я надела его с «мартенсами», хоть и знала, что подобный выбор мать Доминика, несомненно, отвергла бы. Однако сама я в такой обуви чувствовала себя гораздо свободнее. Я тщательно расчесала волосы и собрала их сзади в «конский хвост»; макияж я наносить не стала и от этого сразу почувствовала себя чуточку лучше. Только во рту по-прежнему был такой вкус, словно я держала там горсть медных монет.