Узкая дверь

Я подняла глаза и тоже посмотрела на бородатого человека в черном. До этого я была настолько поглощена игрой, что особого внимания на него не обращала. Но теперь мне действительно показалось, что он смотрит прямо на меня, а глаза у него как две дыры…

– Кто это? – спросила я.

А Конрад с усмешкой прошептал:

– Мистер Смолфейс.

Глава десятая

Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 9 июля 1989 года

Конечно же, на самом деле он произнес совсем не эти слова. Но память – вещь опасная: она много обещает, да мало дает, разве что какие-то отдельные фрагменты и сны. То имя, которое шепотом назвал мне Конрад, для меня ровным счетом ничего не значило, так что мистер Смартуэйт с легкостью превратился в мистера Смолфейса, то есть в то чудовище, которому еще в течение долгих лет предстояло преследовать меня во сне и периодически подмигивать мне из сливного отверстия той или иной раковины.

А Конрад был поистине безжалостен и непрерывно подбрасывал топлива в костер моих страхов. Его гнев по поводу той проигранной шахматной партии превратился в некую вечную месть. Все, что меня пугало, приписывалось мистеру Смолфейсу. Тени; темнота; ветер в деревьях; но чаще всего те жуткие хлюпающие звуки и бормотание, что доносились из водопроводных труб и канализации. Где бы я ни была, если кто-то спускал воду в унитазе, или что-то вдруг завыло в водопроводной в трубе, или вода с шумом всосалась в сливное отверстие раковины, я была уверена: это мистер Смолфейс, который всегда настороже и всегда голоден.

Я снова начала писаться в постель, хотя уже почти целый год этого не делала. Мне стали часто сниться кошмары, и в них мистер Смолфейс преследовал меня по бесконечно сужающимся трубам. Перед сном я всегда клала стопку книг на крышку унитаза, опасаясь, что он может вылезти из канализации. Если раньше я вполне могла и сдачи брату дать, то теперь постоянно висевшая надо мной угроза обеспечила мое полное подчинение Конраду.

Делай, как тебе говорят, Бекс, или об этом узнает мистер Смолфейс.

Чисти зубы как следует, будь хорошей девочкой и помни: мистер Смолфейс всегда за тобой следит.

Я понимаю: вы считаете его поведение жестоким. И оно действительно было жестоким. Но в детстве подобные жестокости – просто часть повседневной жизни. Дети вообще похожи на домашних кошек, которые, как известно, ведут двойную игру: дома они милые и послушные, порой даже любящие, но на улице сразу становятся хищными зверями, чужими и безжалостными.

Он так хорошо общается со своей сестренкой, любовно ворковали наши родители. Вряд ли можно было себе представить, чтобы мальчик-подросток стал возиться с четырехлетней малышкой.

А Конрад, самодовольно ухмыляясь, мог посмотреть на меня и всего лишь прикрыть нижнюю часть лица руками – этот кодовый знак понимала только я одна. Это означало:

Если ты кому-нибудь скажешь, ОН сразу узнает. И спасти тебя я не смогу. Он вылезет из канализационной трубы, схватит тебя за волосы и утащит под землю.

Однажды Конрад и его приятели отвели меня на старую железнодорожную насыпь в то место, где земля все еще продолжала проседать, а порой, содрогаясь, и проваливаться внутрь. Оттуда был хорошо виден зев полузасыпанного туннеля, а над ним, чуть дальше, вентиляционное устройство, которое мальчишки называли Перечницей. Я помню, как они забирались на его кирпичные стены и смотрели вниз, в темноту, где земля, казалось, уходила вглубь, как вода в сливном отверстии раковины. И я помню голос Конрада, который уверял меня:

Вот он где живет. В этой трубе. И детей туда уволакивает.

И в течение восемнадцати лет воспоминания об этом, как и о том, что произошло после, таились где-то в дальнем уголке моей души. И все эти восемнадцать лет доступ к этим воспоминаниям оставался закрытым, пряча от меня правду о случившемся. И вдруг в мой день рождения, через восемнадцать лет после исчезновения Конрада, та узкая дверь открылась – словно из сливного отверстия в раковине выдернули пробку, и оттуда вылетело прошлое, подобное рою пчел. А всему виной оказался один-единственный кусочек французского тоста, насквозь пропитанный «Золотым сиропом», на банке с которым красовалась библейская цитата: Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое.