Узкая дверь

Если бы тогда, в театре, рядом со мной оказались вы, Рой, вы наверняка сумели бы помочь мне во всем разобраться. Но, увы, из «помощников» у меня тогда имелись только Скунс, Синклер и Керри Маклауд – а потом еще и Джером. И хотя правдивые воспоминания о Конраде и стали неким моим личным прозрением, но все же память отказывалась пока подсказать мне, что же с ним в действительности случилось, каковы были его последние слова, обращенные ко мне, и что я на самом деле видела – если я вообще что-то видела – в тот день, когда он исчез. Но я надеялась, что Джером, возможно, все-таки сможет мне помочь. Его предложение вместе сходить в школу казалось мне разумным. Если та стена, за которой скрывается мое прошлое, уже начала понемногу подаваться, то теперь все что угодно – некий запах, некое слово – могло послужить триггером для новой волны воспоминаний.

– Бекс? Ты готова? – донесся снизу голос Доминика.

Я посмотрела на свой нетронутый завтрак. При мысли о том, чтобы хоть что-нибудь съесть, к горлу подкатила тошнота, и я, весело крикнув: «Еще минутку!», – стала думать, как бы от своего праздничного завтрака избавиться. Слава богу, к спальне примыкал отдельный туалет. Я вылила апельсиновый сок в раковину, туда же последовал и кофе. В трубе что-то слегка икнуло, но она, похоже, это подношение приняла. Французский тост оказался более серьезной проблемой; его пришлось быстренько разломать на мелкие кусочки и бросить в унитаз, а потом еще три раза спустить воду, потому что никак не получалось их утопить. Затем я вылила в унитаз полбутылки какого-то моющего средства, и в конце концов все улики были уничтожены.

– Бекс? С тобой все в порядке?

– Конечно. – Я открыла дверь спальни. – Просто мне хотелось выглядеть как можно лучше на встрече со всеми твоими родными.

Он улыбнулся:

– Я понимаю. Они могут немного… хватить через край. Но уверяю тебя: они все тебя полюбят. Просто у них пока не было возможности увидеть тебя в спокойной обстановке и в… расслабленном состоянии.

Спокойная обстановка? Расслабленное состояние? Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Мне уже однажды довелось обедать в местном ресторане с родителями Доминика, двумя его сестрами и их мужьями, но расслабленным мое состояние во время этих посиделок назвать было никак нельзя; как раз большую часть времени я пребывала в состоянии острого беспокойства. У Доминика очень дружная, сплоченная семья, но у них какие-то странные способы выражения взаимной приязни, состоящие в основном в поддразнивании, криках, спорах и яростных упреках за какие-то выходки, имевшие место в раннем детстве.

Эти отношения настолько отличались от тех, что были приняты в моей семье, что за столом я почти все время молчала, чем, разумеется, вызвала соответствующее замечание матери Доминика: «А она у тебя, Дом, не больно-то разговорчивая!»

То есть начало явно не было многообещающим, и возникшую трещину отнюдь не помогло залечить то, что день рождения Виктории я под каким-то предлогом пропустила. Мне казалось, что после того первого раза семейство Доминика сочло меня туповатой; или, может, и это было бы еще хуже, они решили, что я задираю нос и считаю, что слишком хороша для каких-то полукровок. Доминик, разумеется, заявил, что все это мои глупые домыслы, но я ему не поверила, и тогда он признался:

– Я им сказал, что ты просто стеснялась. А потом – надеюсь, ты не станешь особенно возражать? – я рассказал маме, что тебе пришлось лечиться после той истории с твоим братом. Клянусь, – быстро прибавил он, – никому и в голову не придет впредь поднимать эту тему. Мне просто хотелось, чтобы они поняли, сколько тебе пришлось пережить, хотя никакой твоей вины в этом нет, но ты умеешь быть и очень веселой и милой, если опустишь иголки и перестанешь защищаться.

Разумеется, он никогда не понимал, как мало он знает о том, что на самом деле стоит за моей постоянной готовностью к обороне. Я же с самого начала ему лгала; вся наша совместная жизнь была как бы насквозь переплетена яркими нитями лжи и предательства. Но Доминик, человек добрый и простодушный, полагал, что и прочие люди такие же, как он сам.

Заметив на туалетном столике пустой поднос из-под праздничного завтрака, он с улыбкой спросил:

– Вкусно было?

– Просто восхитительно, – сказала я.

В ответ он меня поцеловал, и я почувствовала знакомый запах его одеколона, а также слабый запашок марихуаны, сигарету с которой он выкурил прошлой ночью перед тем, как мы легли. А ведь мне действительно хотелось доставить ему удовольствие; хотелось быть той доверчивой девочкой, какой он меня считал; сладкоежкой, которая с наслаждением поедает французский тост с сиропом и с восторгом планирует празднование своего дня рождения.