Узкая дверь

Ты только посмотри, папочка! Ну вот зачем она это делает? Что с ней такое, скажите на милость?

Не волнуйся, дорогая. Это всего лишь волосы, они отрастут.

И я спросила у своей дочери, чувствуя, как тихо, словно издали, звучит мой голос:

– Кто тебе такое сказал, Эмили?

И услышала ее ответ, тоже очень тихий и тоже словно долетевший из самой далекой дали, но отчего-то обладавший мощным зарядом, точно молния, замкнутая в бутылке, и звучавший странным двойным эхом, как может звучать звонкий детский голос в туннеле:

– Это Конрад… Конрад мне рассказал… Конрад… Конрад…

Глава вторая

(Классическая школа для мальчиков)«Сент-Освальдз», академия, Михайлов триместр, 21 сентября 2006 года

Этим утром я проснулся с пульсирующей головной болью и вдруг понял, как яростно тоскую по своей сент-освальдовской кружке. Теперь, когда мы стали называться «академией» и эта часть истории нашей школы – как и наши старые, ставшие теперь ненужными, дневники для записей – превратилась в нечто вроде реликвии, такая кружка теперь в «Сент-Освальдз» редкость. Я собрался было встать с постели, но тут мир вокруг как-то странно покачнулся, и я чуть не рухнул ничком, но все же ухитрился приземлиться на колени, довольно сильно стукнувшись об пол. В одном колене вспыхнула острая боль и стала подозрительно усиливаться. Ничего удивительного – мне бы следовало больше заботиться о своих старых коленках. Впрочем, все мы весьма плохо готовимся к тем неизбежным переменам, что приносит нам Время. По-моему, каждый в определенной степени чувствует себя неподвластным Времени и Старости, каждому кажется, что возраст так и пройдет мимо, его не затронув. Даже сейчас я порой, глядя в зеркало, вижу там не пожилого мужчину шестидесяти шести лет, а какого-то школьника с проказливым лицом и, как это ни удивительно, с целой гривой седых волос. Моя мать, в последние годы жизни страдавшая старческой деменцией, видимо, испытывала нечто подобное. Я часто заставал ее сидящей у окна и любующейся собственным отражением в стекле.

– Представляешь, эта старуха снова здесь! – возмущенно сообщала она мне в таких случаях. – Вечно она пытается ко мне в комнату войти!

Я вообще-то не сразу понял, что она говорит о своем отражении. Интересно, какой же она себя-то в этом зеркале видела?

Когда я добрался до кухни, то обнаружил, что кружки там нет. Перебрав в памяти все недавние события, я припомнил, что оставил кружку в ящике своего учительского стола. Черт побери! В любимой кружке есть некое волшебство, в ней даже этот мерзкий травяной чай обретает более терпимый вкус. Пришлось довольствоваться малым – пить из материной чашки, явного недомерка; да еще и чай был не обычный, а какая-то смесь трав, принесенная Ла Бакфаст, в которую также входит боярышник, лакрица и что-то там еще. Потом я взял телефон и набрал прямой номер Китти Тиг.

– Кафедра немецкого языка. – Голос в трубке определенно принадлежал не мисс Тиг. Затем последовал возглас: – Стрейтли!

– Как, это вы, доктор Дивайн? Снова оккупировали Францию? – Давнишнее соперничество по поводу собственного кабинета существовало между нами много лет. На самом деле пару лет назад Дивайн ухитрился даже на какое-то время захватить мой законный кабинет латиниста, но победа его оказалась недолговечной. Даже Джонни Харрингтону не удалось приспособить мой кабинет под какие-то другие цели – я никогда и никому этого не позволил бы и был уверен, что, когда придет мой смертный час, стану являться туда в виде призрака, принося с собой странный запах сырости и еще более странные звуки, среди которых нетрудно будет различить также и точные цитаты из Цицерона.

Доктор Дивайн, разумеется, тут же зафыркал – этим грозным фырканьем он обычно пугает учеников, неправильно употребляющих глаголы в сослагательном наклонении прошедшего времени.

– Что-то голос у вас, Стрейтли, слабовато звучит, – съехидничал наш Зелен-Виноград. – Вам бы, наверно, лучше еще полежать.

– Qui se ultro morti offerant…[55] – сказал я и понял, что забыл конец этой цитаты. Черт бы побрал мою проклятую немощь! Из-за нее мозги у меня совсем раскисли, как гнилое яблоко. Я заставил себя говорить с Дивайном максимально внушительным, даже резким тоном: – Ну, раз уж вы, Дивайн, оказались у телефона, то не могли бы вы попросить эту девочку из шестого класса, ее зовут Эмма Викс, принести мне кое-какие вещи, которые я оставил в своем рабочем столе? А именно: мой экземпляр «Соболезнований» Катулла, зеленую папку с работами «старшего шестого», и… – я нарочно помолчал, чтобы убедиться, что он не догадается об истинной причине моего звонка, – да, раз уж вы этим займетесь, то, пожалуйста, присовокупите к этому мою сент-освальдовскую кружку. Она должна быть во втором ящике.