Узкое ущелье и Чёрная гора

«Это нас, однако, ничуть не огорчило», — пишет Винклер. Всем было ясно, что здесь производились лишь непланомерные, поверхностные исследования. Ученый с удовлетворением отметил, что его предшественник слишком рано пал духом. Винклер предчувствовал, что стоит на пороге великого открытия. Ибо, когда его группа после трехдневных интенсивных поисков была вынуждена прервать свою исследовательскую поездку (захваченные врасплох периодом дождей люди не могли бы пробраться домой через заболоченную равнину), она везла с собой не менее тридцати четырех тщательно упакованных обломков хеттских глиняных табличек. По сравнению с обычным опытом археологов, для которых одна табличка уже может представлять собой значительную находку, это была огромная, сенсационная добыча. Однако Винклер догадывался, что ему удастся найти здесь еще большие сокровища. Описывая обратный путь и постоялый двор в  Нефезкее, он, который обычно лишь ворчал и не обращал ни малейшего внимания на дикую красоту анатолийского пейзажа, записал, что ему не спалось и он ночью вышел на улицу, чтобы строить планы на будущее и… смотреть на звезды.

Прошло меньше года, и Винклер нашел то, о чем никто не смел и мечтать.

Экспедицию 1906 года финансировало Переднеазиатское общество и Берлинский восточный комитет. Несколько меценатов предоставили в ее распоряжение частные средства.

17 июля Винклер и Макриди снова прибыли в конак Циа Бея — на сей раз как старые знакомые.

«Мы поддерживали с Беем дружеские отношения — он обращался к нам с просьбами, начиная от бутылки хорошего коньяка и кончая помощью при временных денежных затруднениях. За это и он со своей стороны оказывал нам услуги. Благодаря его авторитетному воздействию удалось легко уладить забастовку рабочих — небольшие дружеские услуги на Востоке вполне окупаются!»

Исследователи разбили свою рабочую палатку у подножия крепостного холма (Бююккале). Болезненный Винклер страдал от жары и от плохой еды, приготовляемой ему болгарским поваром (которого наняли, по-тому что он немного говорил по-немецки). Ученый сидел на корточках в шалаше, с платком на шее, в шляпе, в перчатках и, страдальчески морщась, списывал тексты с непрерывно доставляемых ему глиняных табличек.

Тот факт, что Винклер, ведя раскопки, имел возможность тут же на месте извлекать научные сведения из своих находок, был совершенно необычным обстоятельством. Во-первых, археологи лишь в редких случаях являются и филологами. Во-вторых, случилось так, что здесь, в Богазкёе, впервые оказалось возможным прочесть значительную часть политической корреспонденции еще неизвестного народа в момент ее открытия!

Дело в том, что хетты Богазкёя составили часть своих важных документов и писем на общепринятом дипломатическом языке тогдашнего Востока, на аккадском (давно известном исследователям). Для записей они пользовались не менее распространенными письменами, а именно — вавилоно-ассирийской клинописью (уже расшифрованной).

В один прекрасный день Винклеру попала в руки именно такая табличка, которую он расшифровал и которая его, этого больного и угрюмого человека, впервые заставила заговорить в совершенно ином тоне. Что-бы понять, какой текст мог поразить такого человека, как Винклер, надо вспомнить следующее: в числе памятников и надписей, давших ученым первые представления о народе «хатти» (или «хета») еще до того, как были начаты систематические раскопки, имелись также египетские иероглифические надписи, например надпись на стене храма Карнака. Она сообщала о договоре между великим Рамсесом и царем хеттов Хаттусилисисом III (в то время читали Хатазар, Винклер пишет Хаттусилисис). В древнем мире, как и теперь, договоры (вставлялись почти всегда на языках всех участвующих и договоре стран. Но трудно было ожидать, что спустя три тысячи сто лет удастся найти длинное письменное сообщение об этом договоре, причем высеченное не на камне, как в Египте, а на ломких глиняных табачках, у другого участника договора, на расстоянии двух тысяч километров от каменной надписи.

Однако случилось именно так!