Узкое ущелье и Чёрная гора

Куртиус рассказывает: «Винклер ни малейшего участия в самих раскопках не принимал. Он целый день сидел в своем кабинете и, стараясь возможно скорее получить общее представление о поступавших ежедневно в большом количеств» клинописных глиняных табличках, быстро прочитывал текст. Макриди отнюдь не считал своим долгом сообщать нам что-либо о происхождении или способе нахождения табличек. Его доверенным лицом и чем-то вроде старшего надзирателя над рабочими был молодой, длинный, как жердь, красивый курд по имени Хассан, одетый в коричневый национальный костюм. Однажды я заметил, как он с корзиной и киркой отправился утром из нашего дома, выстроенного на середине склона, где велись раскопки, к большому храму, расположенному ни равнине. Я последовал за ним, желая посмотреть, что он там делает, и увидел в одиннадцатом отсеке большого храма аккуратно сложенные ряды расположенных наклонно хорошо сохранившихся глиняных табличек. Курд, действуя, как крестьянка, которая выбирает картошку со своего поля, быстро отделил столько табличек, сколько мог уместить в своей корзине. С этой добычей он вернулся в наш дом, передал ее Макриди-бею, который, торжествуя, вручил все Винклеру. Мне было досадно, что раскопки на этом важнейшем участке велись исключительно курдом Хассаном. Но к моей просьбе разрешить помочь ему и взять и на себя обследование места находок, чтобы выяснить наличие керамики, Макриди отнесся отрицательно. Согласно контракту, заявил он, мне там делать нечего. О раскопках глиняных табличек он-де доложит сам. Он этого так никогда и не сделал. Однако точно сохранившееся в моей памяти правильное, рядами, расположение табличек противоречит объяснению Пухштейна, будто они попали на это место, как нагромождение обломков. Их положение при находке можно объяснить, лишь предположив, что они хранились в архиве, первоначально находившемся непосредственно над этим подвальным складом, и во время пожара сползли вниз. Макриди тогда обещал мне только разрешить просматривать ежедневную добычу курда в поисках черепков ваз, которые, возможно, будут найдены вместе с глии иными табличками. Однако именно с теми табличками никаких черепков найдено не было, что также свидетельствует не в пользу теории нагромождения обломков».

Подобные методы раскопок противоречат элементарным научным требованиям, самым примитивным правилам археологических исследований. Винклер и Макриди действовали не менее грубо, чем Шлиманн во время своих первых раскопок Трои, за которыми, однако, имел возможность наблюдать такой ученый, как Дерпфельд. Куртиус же мог только ужасаться. Он был слишком молод, чтобы авторитетно вмешиваться. Здесь важнейшие находки сваливались в одну кучу, связь отдельных предметов, с их окружением установить было невозможно, глубина залегания пластов не записывалась. Никто бы не мог уже сказать, где найдено это множество глиняных табличек — в замке или в храме. Предметы, по всей вероятности, связанные друг с другом, беспорядочно разъединялись.

И тем не менее место находок попросту было таким богатым, что каждый в конце концов приходил в восторг. В общей сложности Винклер нашел более десяти тысяч фрагментов глиняных табличек, в том числе очень много прекрасно сохранившихся. Это была самая большая добыча археологических раскопок после находки библиотеки глиняных табличек царя Ашурбанипала в Ниневии и архива Эль-Амарны. Однако и археологи — специалисты по древней архитектуре — тоже не остались в накладе. Живя здесь, рядом с царями, сфинксами и львами, часами вышагивая вдоль длиннейших городских стен, они впервые получили примерное представление о могуществе Хеттской державы, впервые им открылись и основные черты культуры этого народа, «самобытной, оригинальной и дикой». «Наблюдаемое в Богазкёе несколько напыщенное, исполненное фантазии, хотя и нескладное и несколько варварское, величие своей свежестью постоянно напоминало микенскую культуру Греции…»

Это было смелое, а для тех, кто еще не видел хеттских построек и едва слышал о них, также и неожиданное сравнение, особенно в то время, когда микенские развалины считались наиболее грандиозными останками недавно открытой европейской ранней истории.

На самом высоком месте увенчанной башнями городской стены, у подножия облицованного плитами склона насыпи, была обнаружена так называемая потерна, семидесятиметровый туннель, соединявший внутреннюю часть города с территорией перед ним. Когда после неудачной попытки проползти сквозь него, с большим трудом ученые очистили его от грязи и щебня тысячелетий и впервые прошли по нему, выпрямившись во весь рост, они испытали такое волнение, что, вспоминая об этом, Куртиус почти пятьдесят лет спустя писал: «После того как мы очистили его, наступил как бы день его второго открытия. И когда мы, торжественно выпрямившись во весь рост, прошли по нему, впервые мосле больше чем трехтысячелетнего перерыва, мы этим чествовали не себя, а того неизвестного великого строителя, который создал это величественное сооружение».