Узлы

– Иногда я встречаю людей, с которыми мне на самом деле хочется поговорить… Правда, это бывает совсем редко… Вынужден, конечно, и за эту бесцеремонность извиниться… Это всё моя социальная аскеза, я стараюсь не жить в обществе, я стараюсь жить рядом… Иногда получается, а иногда… иногда общество сжимается вокруг меня плотным кольцом. Очень плотным… Нельзя ни продохнуть, ни помыслить лишнего, мне начинает казаться, что некие кнопки протыкают мои щёки и, больно впиваясь мне в кожу, закрепляются острой стороной изнутри. Я начинаю сходить с ума… Просто-таки язык ломаю себе, пытаясь выдавить эти кнопки наружу. Но ничего не добиваюсь, лишь разрезаю до крови кончик языка. Мне бы руками себе помочь, но не могу. Руки связаны за спиной. И почему они связаны? И кто их связал? – Тимофей Платонович измученно выдохнул. – Я не приемлю эту жизнь, я сыт по горло непрекращающейся чередой бессмысленностей и страданий… Да!.. Меня обескураживает факт моего существования… Обескураживает и настораживает… Я до омерзения не люблю людей. И себя… И в глубине души я так же страстно не люблю сейчас вас, хоть и подошёл поговорить. Просто от вас меня трясёт не так сильно, как от других. Я ненавижу себя за эту малодушную и бессмысленную как всё и вся потребность – излить душу! Но… я не могу превозмочь себя… Да… Да! Я – отвратительный тромб из противоречий. Я вижу таким самого себя! Уверен, уж вы-то видите себя в гораздо более привлекательном свете, – он на время замолк, а потом продолжил с вызовом в голосе. – А вы! Вы сидите тут вся такая прилежная. И ваши руки аккуратно сложены на коленях. Я смотрю на вас и мне становится жаль. Себя. Мне себя жаль. Вы можете быть горды тем, что вызвали во мне такие чувства… А, впрочем, не верьте мне! Это фарс!.. Всё фарс… И даже отсутствие фарса – это тоже фарс. Всё бесчувственно и жалко! Надеяться бессмысленно… Наши сердца спрятаны в грудных клетках, наши мозги – в черепных коробках, мы сами помещены в бетонные конструкции, конструкции втиснуты между себе подобных, наши города накрыты колпаком смога и даже наша планета, уверен, без её на то желания (а также без причин, обязательств и выходного пособия), вовлечена, как скоморох, в хоровод вокруг солнца… Если то, что больше нас в миллионы миллионов раз, – ничтожно, то мы попросту антиничтожны!

Тимофей Платонович захлебнулся, замер, после беспомощно улыбнулся и вновь заговорил – тягуче, задумчиво:

– Я устал… Я так устал!.. Я уставал 365 дней на протяжении 69 лет! Плюс по дню от каждого високосного года! Это сколько же изнеможения?! – страдальчески вопросил он. – Я устал от этого неба, от этого солнца… Устал от людей… И от себя… От себя я устал, слышите?! – истерично выплюнул он в лицо собеседнице. – Я хочу… Хочу когда-нибудь прижать ладони плотно-плотно к своему лицу и медленно-медленно стянуть его вниз… вниз… вниз…

Он прижал пальцы к щекам, пальцы поползи долу, кожа пуще прежнего заморщинилась, захмурилась, зарябила. Тимофей Платонович отстранил руки и посмотрел на них, как на чужие. Глаза его увлажнились, он заключил:

– Если кто-то мне скажет про любовь, я ему отвечу – нет любви!

И прикрылся воротом пальто, пытаясь подавить рыдания. По палубе торопливым шагом приблизился помощник капитана. Он схватил даму в берете за рукав пальто и закричал:

– Опять придуриваешься?! У-у-у, я тебе!..

Дама в берете выронила книгу, вырвалась из цепких пальцев и бросилась бежать. Красные глаза Тимофея Платоновича выглянули из-за ворота. Помощник капитана виновато развёл руками:

– Это… наша посудомойка… Она глухонемая. Воображает иногда себя пассажиркой… Вы уж извините…

Тимофей Платонович выпучил глаза, вскочил на ноги и застучал зонтом-тростью по палубе:

– Но как так? Я же… я… а она… А-а-а? Нет… Навряд ли… Э-э-э… Не может быть! Но… м-м-м… А, впрочем, так даже лучше… – наконец заключил он, устало махнул рукой и отвернулся. Жирная капля упала на плащ Тимофея Платоновича и скатилась слезой. Помощник капитана задрал голову.

– Ну и ливень сейчас будет…

Тот час же сверху хлынуло, заколотилось о палубу. Помощник капитана хотел было пойти прочь, но вместо этого принялся осматривать свой бушлат.

– Облезает! – раздосадованно воскликнул он. – Специально перед рейсом отдал его в мастерскую, чтобы восстановили цвет… и что?! Что за люди?! Столько денег запросили, а работа какая?! И ведь приличная мастерская… В квартале от Невского!.. – он охнул и указал себе под ноги. – Смотрите! С меня стекают серые капли!

Тимофей Платонович бесстрастно заметил:

– Мне кажется, те люди ни в чём не виноваты! Это всё оттого, что сегодня дождь серого цвета!

– Возможно, – сказал помощник капитана, задумавшись. – Возможно… Но… мне пора… Хорошего дня! – он махнул рукой и затерялся в ливне.