Узлы

Лайнер захотел встать на дыбы, но не смог, хлопнул своими алебастровыми боками по кипящим водам и пошёл дальше вспарывать брюхо больного моря. Вновь случились перепады напряжения в электрической сети. Поэт приподнялся и посмотрел на мерцающие софиты. По столу заелозил блокнот, его страницы были всё ещё пусты. Поэт вздохнул и перевернулся на бок. Рядом с ним очнулась от дремоты Варвара. На ней было васильковое платье. Поэт погладил Варвару по волосам и поцеловал в висок.

– Как это платье оказалось у тебя? – спросил он.

– Ты мне его купил.

– Купил, но не смог подарить… Не получилось… Всё разрушилось, покосилось, ожирело… Как так? Почему это произошло с нами?

– Я не знаю… не знаю, как ответить на твой вопрос…

Варвара погладила поэта по небритой щеке.

– Я люблю тебя, – ответил ей поэт.

– И я тебя.

Снаружи душераздирающе взвыл ветер.

– Мы рождаемся… как это происходит с нами? – спросила Варвара.

Поэт не ответил и уткнулся носом в васильковый цвет. Море дыбилось волнами, небо хлестало ливнями. С потолка закапали слёзы. Засочились сквозь тёмно-бордовый ковролин. Вниз, ниже, ещё ниже. Насквозь. Упали на очки Евграфа Петровича. Евграф Петрович продолжал баюкать Марианну Родионовну. Она шептала:

– Где же? Где?

Бабочкин отвечал ей:

– Нет же, нет…

– Но я хочу… хочу капельницу, я за ней еду… Поставьте мне капельницу!.. Ведь коли смысла нет, то жизни срок не важен…

– Марианна Родионовна, – увещевал её Бабочкин. – Я за женой своей ухаживал… каждый день ухаживал. Она страдала, но не своей смертью умирать не хотела… Это страшно. Понимаете? А она у меня болела… Тяжело болела… Вы меня слышите?.. «Пусть лучше будет здесь больно, чем там пусто», – говорила она… В прошлом году… ровно шесть месяцев и двадцать семь дней назад я видел её… живую… в последний раз… Я чувствовал, что конец близится… И она, похоже, тоже чувствовала… Смерть – дно! Не желайте смерти… Я обещаю вам, я постараюсь… Я верну вам хотя бы малую радость от жизни…

– А вам радостно что ли?..

– Нет. Лишь только иногда… Скорее всегда тоскливо… Но даже нечастая радость стоит того, чтобы жить!..

Из туалетной комнатки выкатилась капельница на штативе с колёсиками. На крючке болтался химраствор.

– Вот она! Вот! – закричала Марианна Родионовна и воздела руки.

– Катись отсюда прочь!.. Прочь… – закричал Бабочкин на капельницу.

Капельница вопросительно звякнула. Бабочкин настойчиво зашептал:

– Про-о-очь!..

Дверь каюты отворилась, внутрь просунулась рука кастелянши и выволокла капельницу в коридор.

– Капельницы, вафельницы, блистеры, хуистеры, – сказала кастелянша и захлопнула дверь.

– Какой всё же здесь предупредительный персонал, – заметил Бабочкин и крепче прижал к себе Марианну Родионовну.

Дверь снова отворилась, кастелянша просунула голову и сказала:

– А мы, между прочим, обратно плывём…

Капельница покатилась по полутёмному коридору вслед за кастеляншей. Электричество мигало. Кастелянша пыталась тоже мигать. Синхронно. Но коридор качало. Неожиданно штатив принялся сопротивляться, зацепившись колёсиком за кусок оторванного плинтуса.

– А ну, сука, но!.. Но-о-о, тебе говорят!

Из каюты напротив высунулась голова Андрiя Скляренко.

– Поможешь… жете… Поможи́те? – вопросила кастелянша.

Скляренко высвободил капельницу.

– А мы, между прочим, обратно плывём… – сказала кастелянша и скрылась в темноте коридора. Андрiй захлопнул дверь. Рвануло, ухнуло. Пулемётная очередь рассекла воздух. Стрюцкий сидел в засаде и вытирал испачканной в земле рукой окровавленное лицо. Кровь стекала откуда-то с макушки.

– Зачепило тебе, – сказал Скляренко. – Потерпи… потерпи… Де ж аптечка? На допомогу!23

Иллюминатор распахнулся, лавина вод влила внутрь каюты человечка с сумкой. На сумке алел крест. Человечек вскочил на ноги и захлопнул иллюминатор. Высыпал из сумки мокрые бинты, баночки, тюбики, блистеры. Облизал свои пальцы:

– А-а-а, солёненький я…

– Допомагай! Потім себе распробуешь,24 – прикрикнул на него Скляренко.

Медбрат принялся врачевать. Ухнуло, хлопнуло. Андрiй Скляренко повалился на бок, из его правого предплечья засочилась тонкими струйками кровь. Медбрат забинтовал голову Стрюцкого и принялся обрабатывать рану Скляренко. Степан разлепил глаза и застонал. Свободной рукой Андрiй поднёс к его рту бутылку с горилкой. Стрюцкий выпил, откашлялся и забормотал:

– Я, по-моему, тебе уже говорил, что я в Государственном Бюджетном Учреждении работаю? Так вот я там массовик-затейник этакий… мероприятия разные организовываю… культурный сектор… А, впрочем, не важно… Важно другое – с кем и для кого наше Учреждение работает… Ну то, что это, в принципе, неэффективная и,, по сути никому не нужная структура, это…

– Добре, добре… Потім розкажеш!..25