Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей

Мимо консерватории часто ездил Лаврентий Берия – его водитель по обыкновению снижал скорость машины, давая возможность своему патрону повнимательнее рассмотреть идущих по улице студенток. Москвич Андрей Трубецкой запомнил глаза сталинского сатрапа: «Берия, положив руки на портфель, стоявший у него на коленях, повернул голову направо и рассматривал пешеходов. Было заметно, что он обратил внимание на мою спутницу. Мне запомнились его крючковатый нос и водянистые глаза осьминога за стеклами пенсне, глаза, провожавшие мою спутницу. Мы миновали машину. Через некоторое время я вновь услышал сигнал машины, и Берия обогнал нас. Теперь он уже активно рассматривал мою попутчицу, а я еще раз внутренне содрогнулся». Благодаря тому, что многих из советских музыкантов если и выпускали на Запад, то с большим трудом, в Москве сложилась уникальная культурная атмосфера – за три рубля можно было будничным вечером насладиться игрой исполнителей мирового уровня. А купившие билет на балкон Большого зала консерватории за сущие копейки приобщались к классике почти бесплатно. Г. Вишневская так писала о консерваторской публике: «В отличие от Большого театра, на концертах в Большом зале консерватории встречаешь всегда одних и тех же людей – это москвичи. Одна половина их – в основном, усталые интеллигентные женщины. Прямо с работы, не переодеваясь, порою с продуктовыми сумками в руках, идут они на симфонические концерты или вокальные вечера. Чаще всего они одиноки, без семьи, и музыка в их жизни играет важнейшую роль. Другая же половина – профессионалы: инструменталисты, певцы, студенты и преподаватели консерватории, музыкальных школ, а также артисты разных оркестров. Это та самая московская публика, о которой остаются столь теплые воспоминания у всех западных гастролеров, посещающих столицу Советского Союза». Существовало даже такое понятие «консерваторские лица» – это была особая порода людей. «По дороге в московскую консерваторию по улице Герцена я безошибочно узнавала людей, которые идут на концерт. У нас дома однажды встретились два не знакомых между собою человека, долго вглядывались – и оба вспомнили: “Да ведь мы же постоянно встречались на концертах!” Особый орден. Международный», – вспоминала в эмиграции Раиса Копелева.

В Москву приезжало немало звезд мировой величины, таковым был и немецкий дирижер Отто Клемперер (1885–1973), необычайно популярный у советской интеллигенции. В1933 году он эмигрировал из гитлеровской Германии в Америку, где стал дирижером Лос-Анджелесского филармонического оркестра, с которым исполнил немало произведений классики, особенно немецкой – Бетховена, Брамса, Малера. Во время его концертов Большой зал консерватории был переполнен, билеты было не достать, ну а счастливчики запомнили его выступления на всю жизнь. Так было и зимой 1936 года: «Не забыть концертов Отто Клемперера. Мы сидим в партере. Исполняются третья и девятая симфонии Бетховена. Клемперер высокий, худой – не в традиционном фраке, а в несколько мешковатом пиджаке. Его манера дирижировать необыкновенна. Невольно чувствуешь, как едины музыка и дирижер, как он весь ушел в замысел Бетховена. На его пюпитре нет партитуры. Руки не связывает дирижерская палочка – они свободно взлетают над оркестром. Тонкие узловатые пальцы, старческие кисти, но столько в них пластичности, столько нежности. Но вот они сжимаются в кулаки и бьют, дробят, протестуют. Потом эти руки молят, жалуются и опять взлетают в протесте, в борьбе. Клемперер или это сам Бетховен? Слушатели замерли, забыв обо всем. Клемперер поднимается на цыпочки, возвышаются над оркестром его руки, седая голова. Кажется, он сам сейчас взлетит на крыльях своего порыва, и вдруг все сникает. Все ниже, ниже клонится дирижер, ниже голова, руки – весь он почти под пюпитром. Скорбная музыка, тяжкая судьбина. Но нет, не сломлен человек. Нет унижения – есть борьба. И опять взлетают руки-птицы, и хор гремит “К радости”. Вторым концертом был реквием Берлиоза. Кажется, исполнителей больше, чем слушателей. Сцена заполнена большим симфоническим оркестром, хором, а на боковых балконах два духовых оркестра», – вспоминала москвичка Галина Степанова.