Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей

В конце сентября Штельцера захотел видеть гофмаршал императорского двора Дюрок: «После многочисленных любезностей он (Дюрок. - А.В.) предложил мне, от имени императора, должность начальника юстиции в Москве, с обещанием впоследствии назначить меня в его немецкие провинции. Я решительно отказался от этого, поскольку, как я сказал, будучи должностным лицом моего императора, без выхода в отставку не могу поступить на чужую службу. Как мне показалось, это было воспринято хорошо, по крайней мере меня отпустили весьма дружелюбно. Два дня спустя генерал-интендант граф Дюма сказал мне: император полагает, что мне следует, по крайней мере, войти в муниципалитет, поскольку иначе с господами нельзя. Это были его собственные слова. Он сказал при этом, что, в противном случае, Его Величество предпримет неприятные для меня меры, потому что теперь у меня уже нет никаких оправданий. То же самое, только несколько более грубо, сказал мне в тот же день городской интендант Лессепс, подлый и жалкий человек. Но когда меня пригласил сам муниципалитет, то у меня не было больше сомнений, ведь я определенно служил городу, а не врагу, и благодаря мужеству и решительности мог сделать много добра. Я взял на себя заботу об общественном спокойствии и безопасности и нес бремя не на заседаниях или иных предприятиях, а только бегал по улицам туда и обратно, спас больше сотни человек от грабежа и насилия», - рассказывал профессор своему коллеге и ректору Московского университета в 1808-1819 годах Ивану Гейму.

Штельцер оказался для французов прекрасной находкой - его включили в состав созданного оккупационной властью городского муниципалитета, численность которого составляла 65 человек. Кого-то туда заставили войти под страхом наказания (в основном купцов), иных же, преимущественно московских иностранцев, упрашивать не пришлось. Штельцера назначили в отдел, занимавшийся в муниципалитете «общей безопасностью, спокойствием и правосудием». Позднее профессору пришлось оправдываться перед следствием - откуда взялась его подпись на четырех протоколах заседаний муниципалитета, если, как он пишет, он «нес бремя не на заседаниях». И с какой стати маршал Ней выделил охрану из пятнадцати человек семье Штельцера, перебравшейся из

Богородска в Москву, ведь все нормальные люди двигались в это время в обратном направлении. В ответ на это Штельцер отвечал, что его волновали в эти дни только безопасность университетского имущества и собственной семьи. Штельцеру не поверили, в июле 1815 года Сенат приговорил его к лишению чина и высылке. Из Москвы ему пришлось уехать, но недалеко - в 1816 году профессор стал ректором Дерптского университета.

Но подавляющее число студентов и преподавателей университета повели себя совершенно по-иному: записывались в народное ополчение, жертвовали личные средства на борьбу с оккупантами. Университетские врачи участвовали в Бородинском сражении, работали в полковых госпиталях. За недостатком подвод и лошадей пришлось бросить немалую часть имущества университета в Москве, а не успевшие ранее выехать профессора были вынуждены покидать Москву пешком. Выделенная университету французская охрана уже в тот же день перепилась и не спасла его от мародеров и пожара, организованного Ростопчиным. Графу помог ветер, порывы которого были таковы, что превратили Москву в огромную огненную воронку. Ни до, ни после москвичи подобного смерча не припоминали. Достаточно было нескольких принесенным ветром головешек, чтобы крыша университета запылала. Музейные коллекции и лаборатории, библиотека в 20 тысяч томов - все это сгорело в начавшемся в ночь 3 сентября пожаре. Бушевал он почти неделю. Из редких книг библиотеки осталось чуть более шестидесяти изданий и древних рукописей - все, что успели вывезти в августе. Уникальное свидетельство о том, что творилось в университете при французах, оставил Федор Васильевич Беккер (1804-1881) - не генерал и не чиновник, а убеленный сединами скромный доктор, ребенком переживший французскую оккупацию Москвы. Семья его принадлежала к многочисленной колонии московских немцев и проживала в Москве в Бронной слободе. Судя по тому, что свои воспоминания он написал в 1870 году, то есть почти через шестьдесятлет после описываемых событий, памятью Беккер обладал отменной.

Выпускник медицинского факультета Московского университета 1828 года, с 1831 года начал он свою врачебную практику, которой приобрел «безбедное состояние, а в сравнении с детством и молодостью - даже весьма хорошее».