Пандемия страха: сделает ли коронавирус нас счастливее?
Если раньше мы могли свободно пользоваться любыми благами цивилизации, почти ничем не были ограничены, то резкая перемена условий существования вдруг сделала нас крайне несчастными. И довольство жизнью сменилось страхом. Это свидетельствует лишь о том, что наше проявление личности (а именно так, на мой взгляд, стоит определить счастье — как возможность реализовать свою личность, самость; следовательно, несчастье — это невозможность проявить свою личность) ограничивалось лишь внешним миром.
Когда же эта связь была пусть и частично потеряна, мы стали несчастными и погрузились в пучину страха. Не говорит ли это о том, что что-то в нашем миропорядке не так?
Не говорит ли это о том, что мы слишком приросли ко всему изобилию, даруемому нам внешним миром? Не говорит ли это о том, что невозможность купить себе новый гаджет вдруг поставила под угрозу существование нашей личности?
Видимо, так. И если о чем сейчас и стоит задуматься, так это о том, от чего зависит наше ощущение счастья.
Итак, помимо данного мной выше определения, что же такое счастье?
Есть довольно прямолинейная, на мой взгляд, биологическая теория, которая объясняет, что счастье равно удовольствию. Согласно этой теории быть счастливым — значит испытывать приятные ощущения. Точка. Человек в данной теории рассматривается лишь как существо, чью биохимическую систему можно стимулировать, и тогда он будет счастлив.
Но так ли это? Если, например, спросить молодых родителей, из чего состоит их день, мы услышим, что по большей части они заняты сменой подгузников, уборкой дома и постоянной заботой о вечно орущем малыше. Одним словом, действий, которые вызывают дискомфорт в жизни у молодого родителя, намного больше, чем у того, у кого нет детей. Следует ли из этого, что дети — это несчастье? Согласно биологической теории, видимо, да.
Но спросите у того же родителя, стал ли он счастливее, когда появился ребенок? И ответ будет, очевидно, положительным. Так, может, все-таки счастье не равняется сумме удовольствий? И счастливый человек — это не тот, у кого удовольствий больше?
Согласитесь, любое событие можно трактовать с двух точек зрения. Взять хотя бы классический пример — «стакан наполовину полон» и «стакан наполовину пуст». Можно считать себя рабом новорожденного тирана и страдать, а можно находить свое счастье во взращивании новой жизни. И тот и другой вариант ответа будет правильным. Вопрос лишь в том, как ты на это смотришь. Тогда получается, что счастье — это умение правильно задавать вопрос?
И тоже нет. Жан-Жак Руссо сказал: «В чем я вижу добро — то и есть добро, а в чем вижу зло — то зло». Звучит, на первый взгляд, очень логично. Вся наша современная культура видит путь к счастью через алгоритмы вроде: «верь своим ощущениям», «поступай, как велит сердце», «верь своим чувствам», «будь собой» и так далее. Но, например, если спросить у наркомана, что такое добро, выяснится, что героин — это тоже нечто хорошее, так как именно он дарует ему счастье.
Стоит ли нам так уж усердно утверждать, что «красота — в глазах смотрящего», а счастье каждый для себя определяет сам?
Есть и полностью противоположный подход — когда Большой Брат сам рассказывает тебе, что такое счастье. Пожалуй, весь XX век — это история того, как людям объясняли, в чем состоит их счастье. Этот подход сводится к простому указанию: ты счастлив, когда твой личный смысл совпадает со смыслом коллективным. Когда твоя личная история — это не твоя история, но часть какого-то большого фильма, который принадлежит власть имущим. Чем все это заканчивается, мы могли наблюдать на примере гитлеровской Германии.
Итак, ни биологический, ни либеральный («в чем я вижу добро — то и есть добро»), ни авторитарный взгляд на счастье не представляется мне правомерным. Что общего у всех этих популярных сегодня теорий? То, что каждая исходит из того, что эмоции — это и есть человек. В них человек и его мысли, пристрастия, взгляды тождественны. Таким образом, следуя этим теориям, жизнь человека представляется некой бесконечной гонкой за тем, чтобы догнать хорошие переживания и убежать от плохих. При этом ценность «я» совсем не берется в расчет. Важны только его переживания — насколько он обложил себя хорошими эмоциями и смог избавиться от плохих.