Узник Двенадцати провинций

Первой, кого я увидел, войдя в большой амфитеатр, где проходили экзамены, была Силде, хотя она держалась скромно, затерявшись в толпе на самом верху. Потом я перевел взгляд на темную массу экзаменаторов, они стояли на возвышении за рядом пюпитров, каждый с гусиным пером в руке, перед большой открытой тетрадью. Головы в квадратных шляпах из черного атласа словно вырастали из широких белоснежных воротников, и с этих лиц, от флегматично бледных до полнокровно румяных, двенадцать пар глаз выжидательно и строго смотрели на нас, кандидатов.

Первое испытание оказалось легким, достаточно было ответить на вопросы, которые задавали с высоты своего положения эти напыщенные светила: назовите четыре стихии? четыре свойства? четыре телесные жидкости? четыре темперамента? четыре способности? Что управляет животным началом? Где вместилище жизненной силы? Каковы функции природного духа? От какого созвездия зодиака зависит гнев, каковы его природа и его потоки?

Под этим перекрестным огнем вопросов выбыло больше половины кандидатов, которые отвечали как бог на душу положит. Когда надо было порыться в мозгу, они, казалось, скребли по дну пустых горшков. Целый полк мог бы маршировать под барабанный бой, если постучать по этим пустым черепушкам, и чугунный лоб Игнаса был бы им под стать…

Вторым было письменное испытание по латыни. Мне выпало описать различные виды лихорадки: ежедневная лихорадка, лихорадка третьего и четвертого дня, перемежающаяся, слизистая, желчная и смешанная. В этой теме я чувствовал себя как рыба в воде. Я сдал работу, прежде чем в четвертый раз отмерили время песочные часы, и вышел из амфитеатра.

Йорн ждал меня в «Выдохе кита».

– Ну, как все прошло?

– Кажется, хорошо.

– Браво, малыш Гвен, мы сделаем из тебя большого человека.

– Йорн?

– Да?

– Зачем мы все это делаем?

– Нас ждут большие дела, Гвен, большие дела. Антвалс – город маленький, есть другие, побольше и побогаче, а болезни свирепствуют там точно так же.

Я пристально посмотрел на него. Его широкое белокожее лицо, яркий румянец, глаза, сверкающие сквозь клубы сизого дыма, лениво поднимающегося из трубки, – все это оставалось для меня загадкой.

– Йорн?

– Да?

– Я с этим завязываю.

– С чем это?

– Шпионить, врать, притворяться.

– Жить, ты хочешь сказать? Ты завяжешь с жизнью? Если всего этого не делать, из тебя никогда не получится хорошего врача.

– Но почему, Йорн, почему?

– Потому что хороший врач должен уметь смотреть жизни в лицо. Это хладнокровное животное. Если ты не преодолеешь брезгливость и отвращение – всегда будешь идти на поводу у эмоций. Забудь о сострадании, о гневе, о зависти. Поверь, я оказал тебе услугу. Я раскрыл тебе глаза.

Запрокинув голову, он залпом осушил кружку, адамово яблоко заплясало, как пробка в потоке, лившемся в его глотку. Он со стуком поставил кружку на стол, рыгнул и вытер усы тыльной стороной ладони.

– Не беспокойся, малыш Гвен. Я с тобой. Я с тебя глаз не спущу.

Я ушел обескураженный.

Вердикт экзаменаторов ожидался не раньше чем через неделю. Я вернулся к Абрахаму Стернису, чтобы подготовиться к последнему испытанию – по анатомии. Снова я погрузился в анатомические пособия старого Абрахама. Они бывают двух видов: в одних человека «собирают» начиная со скелета, к которому крепятся внутренности, сосуды, сухожилия, мышцы и так далее, вплоть до кожи, которая прикрывает все, как тесное платье; в других же «очищают», снимая оболочку плоти, извлекая один за другим те же самые элементы до появления остова, который тоже разбирается по косточкам, подробно, как расчленил бы мясник тушу забитого животного. Первые почитают человека совершенством, живым механизмом и архитектурой Бога, вторые исследуют его природу и вопрошают нутро с отрешенностью безбожника. Надо держать в голове оба этих толкования, когда занимаешься анатомией, быть способным недрогнувшей рукой вскрыть это скопище неразличимой плоти и никогда не забывать о высшем законе, по которому оно устроено.

На последнем испытании нас осталось трое. Победителем выйдет только один. В амфитеатре стояли три больших мраморных стола. На них лежали навзничь три тела, белые, неподвижные, безжизненные, голые – только половые органы были прикрыты тряпицей. Двое, как мне сказали, были приговоренными к смерти, которых для такого случая задушили, третьего же нашли на улице. На галереях до самого верха шумная толпа весело гомонила, как на праздничном гулянье. Жюри на возвышении состояло из пяти докторов; к сожалению, из этих пятерых двое были мне знакомы, и при виде первого у меня подкосились ноги: это был Просперо Деметриус Ван Хорн, ненавидевший меня лютой ненавистью; хуже того, справа от него сидел Кожаный Нос, хирург из Железных садов и мой учитель по анатомии. За жюри разместилась вся коллегия докторов и аптекарей в парадных одеждах; каждая из Двенадцати провинций была представлена своей делегацией. Справа на первых ступеньках я увидел Йорна, оживленно беседующего с одним из этих докторов, которого я с трудом узнал в парадной тоге, – это был Абрахам Стернис.