Узник Двенадцати провинций

Я отвязал коньки, выбрался на берег, сел напротив него и, подув на руки, стал отогревать их над огнем. Он снял с вертела кусок, и я так поспешно схватил его, что обжег пальцы. Я отщипнул немного Даеру, и он тотчас проглотил свою долю. Расправляясь со своей, я успел осмотреться вокруг. Хижина стояла под густым шатром ив и ясеней, на ложе из травы. У входа висела кожаная сумка.

– Ты куда направляешься-то? – спросил хозяин.

– К морю.

– Ты идешь не в ту сторону.

– Разве оно не на севере?

– Я же не говорю, что нет. Но все эти болота перед ним тянутся на многие мили, их не пересечь. Пройдешь еще ночь в этом направлении, и все равно придется поворачивать назад, если не застрянешь в колючих зарослях…

– А обойти их?

– С умом-то можно. Иди на запад три-четыре дня, выйдешь к одному из рукавов реки, а там еще дня два, не меньше, до Брюгелюде.

– Где это?

– На побережье. – Он показал на мои коньки. – И река не везде покрыта льдом. Опасно.

Он снова протянул мне вертел. Пять-шесть дней – это было больше, чем я рассчитывал. Еды я взял с собой на три дня.

– А есть по пути другие города? Деревни?

Он перечислил добрый десяток, загибая пальцы. Большинство названий были мне незнакомы. Потом мы с полчаса сидели молча. Я постепенно отогревался, и от одной мысли, что придется уйти от костра, меня бросало в дрожь. Он поднялся, взял сумку и указал мне на ворох травы в хижине.

– Ты, видно, устал. Отдохни. А я пойду проверю ловушки.

Долго уговаривать меня не пришлось. Я лег на траву, нагреб охапку сверху вместо одеяла и уснул.

Даер разбудил меня, когда день уже клонился к вечеру. Я раздул огонь и подкрепился – хозяин оставил мне еды. Потом, воспользовавшись теплом, отрезал хлеба и сала, пока они снова не стали на морозе твердыми как камень.

Не зная, как отблагодарить доброго человека, я собрал немного хвороста и пополнил его запас. Потом надел коньки и отправился в путь.

Следующие три ночи я шел вдоль болота в указанном им направлении, отдыхая в попадавшихся по дороге хижинах. Даер, сомлев от долгого пути, почти все время спал.

На четвертую ночь я вышел к большому поселению. Лай собак мог бы перебудить весь честной народ, но из тонувшего во мраке сторожевого поста таможни никто не вышел. Там, где кончался городок, после череды шлюзов, канал впадал в реку. Я направился по ней, не сомневаясь, что я на верном пути. Где-то через лье река стала шире, а лед на ней – тоньше. Повсюду виднелись пробитые рыбаками проруби, и поверхность выглядела хрупкой. Я держался берега, опираясь на вмерзшие в лед ветки, которые иной раз проседали под моей тяжестью с неприятным хрустом, точно когти скребли по стеклу. Я то и дело терял равновесие и не раз едва избежал ледяной ванны. Путь был опасный и утомительный. Я весь взмок, пот заливал глаза, а между тем все, что было на мне, – рукавицы, шарф, капюшон, шубейка, – побелело от инея.

Через полчаса я увидел справа узкий канал под сводом деревьев. Там было темнее, чем на реке, мрак кромешный, как в погребе, зато лед что надо, крепкий и надежный. Я направился по нему, уподобившись старому Бразу, вслепую. Холод пробирал до костей, я разделил с Даером последние капли можжевеловой, но так и не смог согреться. Как ни жаль было, пришлось открыть книгу Кожаного Носа и, вырвав страницы, подложить их в несколько слоев под одежду. Когда на смену этой ужасной ночи пришло утро, последние силы покинули меня. Я дотащился до ближайшей фермы, не заботясь о том, какой прием меня ждет.

Одеревеневшими пальцами я постучал в дверь. Она приоткрылась, показалось старушечье лицо и сразу вслед за ним, пониже, собачья морда. Обе принюхивались ко мне, но пес оскалил клыки, а у старухи был только один зуб. Я успокоил зверюгу, просто положив ладонь ей на голову, как учил меня старый Браз, и тихонько толкнул дверь. Пес поскулил, покружил на месте и улегся под стол. В очаге дымился котелок. Старуха помогла мне сесть на скамью и снять шубейку, высвободив подложенные под нее слои бумаги. Картинки, слипшиеся от мороза и пота, теперь отваливались и падали к моим ногам, как будто я сам рассыпался на десятки фрагментов. Старуха ошеломленно смотрела на все это собрание костей, сухожилий и вен, разлетевшееся веером вокруг меня. Она поводила рукой, то ли крестясь, то ли отгоняя дурной глаз. Я слишком устал и был не в силах объясняться. Молча собрал листки, чтобы высушить их.

Ей нечем было меня угостить, кроме похлебки из травы, но я заверил ее, что это пир для моего пустого желудка. Даер, по своему обыкновению, привередничал, соизволил выпить три глотка, и то с большой неохотой, а последний и вовсе выплюнул. Утолив голод, я долго сидел у очага, завороженный призрачным танцем язычков пламени под котелком. От усталости щипало в носу, и я уснул, убаюканный тихим пришепетыванием и потрескиванием этого умиротворяющего тепла. В полусне я услышал, как хлопнула дверь. Позже повеяло холодным сквозняком, и я догадался, что старуха вернулась. Проснувшись, я первым делом собрал листки – они высохли, а некоторые почернели.