Узник Двенадцати провинций

В следующие два месяца эпидемия распространилась стремительно, охватила все кварталы, вспыхивая здесь и там одновременно, обходила один дом и губила другой, летела по берегам, и стены и двери были ей нипочем, продвигалась скачками, прихотливо, как конь на шахматной доске. Бежать было поздно. Угроза нависла над каждым. С последними днями весны пришла необычная жара, влажная и тяжелая, расплодились, как никогда, всевозможные насекомые. Каналы воняли. Многие замечали странные явления в ночном небе. И всем было страшно.

В краю Анку

Рук уже не хватало подбирать мертвецов.

По утрам их находили вповалку, мужчин, женщин, малых детей, брошенных на порогах домов. Их давно не хоронили, делать это было некому, к тому же разложение трупов, ускоренное сырой и жаркой погодой, лишь множило споры болезни. Их увозили из города на лодках и сжигали на Собачьем острове. Даже для саванов не хватало ткани. И эта скорбная жатва возобновлялась изо дня в день.

На всех перекрестках жгли костры, чтобы прогнать миазмы. Весь город пропитался дымом этой тщетной битвы со зловонием. Я, надев маску с вороньим клювом, каждый день шел по следам Костлявой, заходил в дома в поисках выживших, с трещоткой в руке, чтобы предупредить о своем приходе, переступал через лежащие тела, застывшие в последней муке, такие, какими она забрала их без различия достоинства, возраста и состояния. Порой она забавлялась, играя в странные игры. Щадила младенца, а молодая мать, лежащая рядом на постели, уже не могла дать ему грудь. Посмеявшись над этой славной шуткой, отправлялась в соседний дом, чтобы выкосить целую семью во цвете лет с единственной целью оставить в живых бабушку, немощную старуху, которой суждено было отныне коротать остаток своих дней в одиночестве и безмолвии.

Она застигала людей, когда те меньше всего этого ожидали, и их последние часы были ужасны. Вряд ли кто бы додумался сказать, что она посягала на их душу, человеческую ли, животную ли, живую. Боюсь, ей было на нее плевать, когда они лишались всякой воли, попирали дружбу, предавали любовь, отрекались от света разума, бросаясь во тьму суеверий в надежде – бедняги! – оттянуть момент, когда оборвется нить жизни. В судорогах агонии у многих губы растягивались в гримасе смеха – то была печать смертных мук и оскорбление выжившим, еще один ее плевок в их неизбывное горе.

Во дворце эшевенов бургомистр и его присные пытались побороть недуг. Писари вели в амбарных книгах подсчет умерших накануне. Летучей таможне было поручено поддерживать огонь в кострах и снабжать город продовольствием. Она также обеспечивала поддержание порядка, оцепляла зараженные дома, перекрыла подступы к городу. Много шарлатанов воспользовались смутным временем, чтобы сбывать свой товар, всевозможные волшебные снадобья, чудотворные образки, гороскопы и прочее барахло, которое простые души, объятые ужасом, готовы были скупать, лишь бы избежать неизбежного. Таким был Деметриус Ван Хорн. Продав все свои ценности, он купил на вес золота жир черепахи, обмазался им с ног до головы и схоронился в подвале своего дома – там и застигла его смерть, не прошло и трех дней. Костлявая унесла его в первую волну эпидемии.

Вскоре появилось новое бедствие: настоящий потоп, серый, кишащий, мохнатый, взбирался по лестницам, точно река, повернувшая вспять, к истоку. Нашествие десятков тысяч, никогда я не видел столько и таких больших: то были крысы. Власти сулили награду за каждую убитую сотню, но они лезли и лезли отовсюду. Йорн выпустил на них войско тряпичников, мальчишки, вооружившись рогатками и камнями, устроили настоящее побоище, но грызуны все прибывали, это было все равно что пытаться остановить реку дубинкой. И в этой заранее проигранной войне мои друзья-тряпичники несли потери, ибо чума не щадила и их. Я регулярно наведывался к ним, чтобы помочь Саскии, которая заботилась о младших.

Каждый на своем месте старался, не жалея сил, денно и нощно, будь то врачи, простые горожане, таможенники или бродяги. Йорн получил от властей неограниченные полномочия, город он знал до тонкостей. В этом новом для себя положении он освоился со своей неизменной энергией, готов был вовсе не спать и только посмеивался. Он ухитрялся быть сразу повсюду, а меня величал «маленьким доктором» с ноткой гордости в голосе. Его стратегия вкупе с мерами, разработанными неутомимым Кожаным Носом, была нашей единственной надеждой одолеть моровую язву.