Узник Двенадцати провинций

Осень ознаменовалась листопадом и прибытием в город новых семей. Их лодки были нагружены до краев – тюками и мебелью, птицей и свиньями, да мало ли чем, – и каждый день царила суета на набережных, отцы семейств причаливали, глядя в бумаги, в поисках жилья, предоставленного им таможней, сыновья разгружали лодки, и все домочадцы шли по улочкам, согнувшись под тяжестью своего скарба, точно процессия мулов. Им часто предлагали свои услуги тряпичники, служили проводниками и носильщиками. Они не упускали случая потискать вновь прибывших девушек, а самые смелые успевали сорвать поцелуй, пока отцы и матери разбирались с офицерами таможни, чьи загребущие руки неизбежно приходилось подмазывать. Снова открылись рынки. Засновали суда по каналам. Возрождался город. Жизнь продолжалась.

В одно погожее утро я увидел приметную фигуру Вырви-Глаза, моего былого напарника-зубодера, который снова размахивал шляпой на рыбном рынке. У него хватило ума или предусмотрительности покинуть Антвалс в самом начале эпидемии. Мы крепко обнялись, потом он отстранил меня и, держа руки на моих плечах, рассмотрел внимательно.

– Скажи на милость, у тебя пробивается борода.

И верно, я носил теперь короткую бородку и редкие усики, одевался по моде, а Даер переселился в сумку из черного атласа на пуговицах из слоновой кости. Не говоря уже о дурачке Игнасе, которого я взял к себе в услужение: он перевозил меня на лодке, когда была надобность.

– Смотри, знахарь, будешь так щеголять – кончишь как толстяк Деметриус, – продолжал Вырви-Глаз своим сиплым голосом. – И, уж прости за прямоту, меня бы это опечалило.

Он открыл бутылку со своим убойным змеиным эликсиром, основательно к ней приложился и добавил задумчиво, словно говоря сам с собой:

– Скажу больше, мне было бы за тебя стыдно.

– Я теперь врач, милый мой Вырви-Глаз. Профессия обязывает, – ответил я в свое оправдание.

Он поднес руку к своей широкополой шляпе и коснулся перьями земли в глубоком и откровенно насмешливом поклоне:

– Слуга покорный.

Моя репутация крепла, и деньги потекли ко мне рекой. Абрахам Стернис предоставил в мое распоряжение часть своего дома, чтобы мне было где принимать пациентов, а большую часть времени я посещал больных на дому. Кое-кто в городе приписывал мне чудесные исцеления во время чумы, и я подозревал, что за этим стоит Йорн. Он уговаривал меня не опровергать эти слухи. Ну не мог он не ловчить. Неинтересно ему без этого было. И я, как ни отбрыкивался, тоже вошел во вкус. Впрочем, вкус был у всего, даже у цвета неба. Будь я птицей, нырнул бы в эту синеву, и плавал вволю, и кричал бы, чтобы услышать, как она несет мой крик далеко-далеко, за каналы, за болота, на край света…

В квартале книжных лавок я нашел переплетчика и заказал ему новую обложку для книги по анатомии, роскошную, веленевую, с шелковым корешком для рассыпавшихся страниц. Мастер ничего не спросил о круглой дыре в страницах, а я только отметил про себя, что пуля, войдя мне в спину рядом с легкими, туда, где были обычно сосредоточены самые сумрачные мои тревоги, пробила насквозь эту бумажную фигуру у самого сердца.

Я нашел сложенную вчетверо карту там, где ее спрятал, между старой обложкой и титульной страницей. Бретань казалась мне теперь очень далекой и, скорее всего, недостижимой. Здесь, в Антвалсе, можно было пустить корни и жить, как говорил мне Матиас, и, наверно, жить припеваючи. Я провел пальцем по сетке каналов и созвездию озер и болот к морю, отыскал даже городишко, где меня подстрелили. Я был тогда совсем недалеко от цели, река текла к морю, там я бы снял коньки, а дальше – проще, нашлась бы посудина и не отвернулась бы удача, на запад, на запад, вдоль песчаных берегов до самой Франции, а там, в поисках края света, непременно придешь к мысу-трезубцу, к Finis Terrae моей родной Бретани. Но зачем и что меня там ждет? Холод и голод, сопливый нос зимой и пустое брюхо летом. Святоши, нищеброды и лиходеи. Халупа-развалюха и могила знахаря. Ей-богу, можно жить и получше.

И тогда я сжег карту, точно так же, как мы сожгли чучело смерти.

Со злобной радостью я смотрел, как она превращается в пепел.

И пусть старый Браз больше не докучает мне.

Дикие гуси

Однажды вечером, когда я встретился с Йорном в «Выдохе кита», меня встревожил его вид, непривычно печальный и сумрачный. Я спросил о здоровье Силде, которая была еще слабовата после пережитого испытания. Но не она оказалась причиной этой внезапной меланхолии, ей-то было день ото дня все лучше. Пытаясь приободрить его, я стал выкладывать подробности о моих пациентах, но глаза его не блестели, как прежде, когда я рассказывал об их причудах, мыслями он был далеко, а когда вернулся ко мне, я как будто прочел в его взгляде вопрос, который слов не хватало высказать. Я растерялся. Быть может, он больше не нуждался в этих сплетнях, чтобы укрепить свою власть. Или занят теперь другими вещами. Поди его пойми.

– В конечном счете, – сказал он мне со вздохом, – чума оказала тебе услугу…

Меня это задело, но я попытался обратить все в шутку.